Когда псы плачут

Хотел услышать его голос, чтобы он позвал меня вставать, когда Руб со смехом пройдет мимо.

Но в тот вечер мой брат Руб домой не пришел.

Когда я резко проснулся в тишине, было чуть за полночь. Я открыл глаза, и желтый свет в гостиной резанул меня по зрачкам.

Дважды меня хлестнула мысль.

Руб.

Руб.

Его имя стучало у меня в голове, когда я, скатившись с дивана, побрел в нашу комнату. Вопреки всему я надеялся, что увижу его там, разметавшегося на кровати. Темнота в коридоре поймала меня. Скрипящие половицы выдавали меня. И вот, сквозь украдкой приоткрытую дверь, вперед я послал в комнату свой взгляд. Она была пуста.

Я зажег свет и поежился. Он меня ослепил, и до меня дошло. Мне опять на улицу, в ночь.

В гостиной я обулся, стараясь не шуметь, влез в куртку и двинул через кухню к выходу. Бледный лунный свет цепенел в небе. Я вышел в ненадежный холод улицы.

Плохое предчувствие заворошилось у меня в желудке.

Подкатило к горлу.

Торопливо шагая к старому депо, я ощутил, что это предчувствие сгущается, собирается вон из меня. Попались какие-то пьяные, потеснившие меня с тротуара на дорогу. Машины неслись навстречу с горящими фарами, промелькивали и затихали вдали.

Руки потели в карманах куртки. Ноги зябли в тепле ботинок.

– Эй, малый, – выстрелил голос в мою сторону. Я обошел его. Оттолкнул мужика, который это сказал, рванул бегом, и вот уже виден мой проулок.

Добежал туда, чувствуя, как толчки сердца распарывают меня изнутри.

В проулке.

Было пусто.

Пусто и темно, кроме расползавшегося света луны, который, казалось, просеивался в каждый тайный закоулок города. Я почуял какой-то запах. Страх.

А потом и вкус его.

Вкус его был будто кровь у меня во рту, и я почувствовал, как страх скользит сквозь меня – и рассекает, когда увидел его…

Увидел тень, скрючившуюся под изгородью.

Я вдруг сообразил, что Руб не стал бы так сидеть.

Я окликнул его по имени, но сам едва расслышал свой голос. В ушах у меня ревел пульс, и все остальное глохло за ним.

Я снова позвал.

– Руб?!

Я подходил и с каждым шагом все тверже убеждался, что это он. Мой брат лежал плечом на ограде, а его куртка, джинсы и перед фуфайки заливала кровь.

Его пальцы вцепились в проволочную сетку.

В лице у него был такое, чего я никогда прежде не видел.

Я знал, что это, потому что сам это чувствовал.

Это был страх.

Страх, а Рубен Волф никого и ничего в жизни никогда не боялся – до этого часа. А теперь он сидел один в целом городе, и я понимал, что никто не смог бы сотворить с ним такое в одиночку.

Я представил, как его держали и били по очереди. Он увидел меня, и его лицо почти сложилось в улыбку, и каким-то дуновением в тиши был его отрешенный голос:

– Привет, Кэм. Спасибо, что пришел.

Стук у меня в ушах унялся, я наклонился к брату.

Стало понятно, что до этого места Руб дополз. По ржавому цементу тянулся негустой кровавый след. Судя по всему, он прополз по ограде два ярда, а потом силы кончились, и дальше двигаться он не смог. Никогда прежде не приходилось мне видеть Рубена Волфа побежденным.

– Ну, – его дернуло, – отделали меня как надо, а?

Руба нужно было как-то доставить домой. Его всего трясло.

– Можешь встать?

Он снова улыбнулся.

– Конечно.

И с той же улыбкой, плясавшей на губах, Руб, шатаясь, поднялся у изгороди и упал. Я подхватил его и удержал было на ногах, но он выскользнул из моих рук и рухнул вниз лицом, обнимая землю.

Город пух над нами. Небо по-прежнему цепенело.

Рубен Волф лежал ничком на дороге, а его брат стоял тут же, рядом, беспомощный и перепуганный.

– Тебе придется мне помогать, Кэм, – сказал Руб, – я не могу идти. – Он просил меня. – Не могу встать.

Я перевернул его и увидел окружившее его сотрясение. Крови было не так много, как мне показалось сначала, но лицо Руба изувечило ночное небо, упавшее на него и сделавшее его настоящим.

Я подтащил его к изгороди, усадил, потом поднял на ноги. Он едва не упал снова, а когда мы попытались идти, я понял, что это ему не под силу.

– Прости, Кэм, – прошептал он, – прости меня.

Он опять лежал на земле, а прошли мы метров, наверное, пять.

Я минутку передохнул, а брат тем временем навзничь лежал на дороге.

Луну заглотила туча, и я подсунул руки ему под спину и под коленки и оторвал от земли. Я понес Руба на руках по проулку и в широкий мир улицы.

Руки заныли, а Руб, кажется, потерял сознание, но отдыхать было нельзя. Нельзя опустить его. Его нужно было принести домой.

Прохожие глазели на нас.

Жесткие кудри Руба свисали к земле.

Кровь опять закапала на тротуар. С Руба она капала на меня, потом на землю.

Кровь Руба.

И моя кровь.

Кровь Волфов.

Где-то глубоко внутри меня саднила рана, но я шел и шел. Надо было идти. Я знал, что, если остановлюсь, нести дальше станет еще труднее.

– Что с ним? – спросил какой-то молодой парень, на вид тусовщик.

Я только на ходу мотнул головой. Остановиться я мог не раньше, чем Руб окажется дома на кровати, а я встану подле, защищая от ночи и от снов, которые могут разбудить, в гнетущие предутренние часы.

Наконец-то свернули на нашу улицу, и я в последнем напряжении сил поднял Руба повыше.

Он застонал.

– Держись, Руб, – сказал я. – Мы дойдем. – И, вспоминая об этом теперь, я не понимаю, как смог нести его так далеко. Но это мой брат. Да, дело в этом. Я нес брата.

У калитки я носком его ноги скинул крючок, и мы взобрались на крыльцо.

– Дверь, – выдохнул я, но слишком громко, и, посадив Руб на пол, откинул москитку, вставил ключ в замок и оглянулся: как он там. Как там брат. «Мой брат Руб», – подумал я, и глаза у меня зачесались.

Я шагнул обратно к нему, в руках у меня колотилось, хребет лез наружу. Я снова поднял Руба на руки, и мы едва не завалились вдвоем на стену.

По пути в комнату я умудрился врезаться коленом Руба в косяк, и едва мы добрались к себе, там уже возникла Сара, заспанная, но ее лицо мгновенно стиснул ужас.