Когда распахиваются крылья

Семья у Тёмки была обычная – у него не было братьев и сестёр, только мать, высокая и худая женщина, лицо которой постоянно кривилось в гримасе презрения, как будто она только что унюхала стухшую рыбу у себя под носом, и отец, рыжий худощавый и невысокий мужик с огромными кулаками, выпивающий по праздникам и выходным. Что там происходило за стенами их дома, когда оттуда раздавались глухие удары, никто не знал, да и знать не хотел. Одно все деревенские знали точно, отец Тёмки растрепал это всем вокруг, сияя, как начищенный чайник: их прадед был известным человеком, был под Сталинградом и в 45-ом брал Берлин. Его медали, нож и портсигар хранились как семейная реликвия. Особенно отец гордился перочинным ножиком, который, как он рассказывал, помог деду бежать из плена. И поэтому, когда Тёма два года назад как бы невзначай достал нож и показал всем нам, даже я начал завидовать. С тех пор среди всех нас, деревенских детей, установилось правило: у кого нож – тот и главный.

Сейчас Тёмка стоял на дороге и ржал вместе со своими подхалимами, смотря, как мой брат мажет и без того грязные щёки расцарапанными руками. Злость обжигающей волной всколыхнулась во мне до самой головы, и я, не подумав, тонко выкрикнул:

– Придурки! Только и умеете обижать мелких!

Внимание компании переключилось на меня, Тёма довольно сузил глаза, как кошка, увидевшая застрявшую в мышеловке особенно жирную мышь. Несмотря на разливающуюся по всему телу злобу, я почувствовал, как иголка страха кольнула прямо в сердце.

– А это кто тут у нас? – издевательски начал Тёма, а остальные расхохотались. – Ты, что ли, Васька?

– Отвали, – огрызнулся я и, повернувшись к нему спиной, сказал брату: – Женька, иди домой, скажи маме, что упал.

– А ты? – жалобно спросил мелкий, всхлипывая. – Ты тоже иди!

– Куда ты его выгоняешь, а, Васяк? – издевательски прокричал Тёмка.

– Не твоё дело, придурок! – буркнул я, все ещё подталкивая сопротивляющегося Женьку к воротам.

– Васяк, а ты знаешь, над чем мы сейчас смеялись? Ты ведь не видел, – продолжал орать Тёмка. – Прикинь, твой мелкий бежал-бежал и на ровном месте упал и впечатался мордой прямо в грязь! Туда ещё, кажется, какая-то корова свои дела сделала.

Женька сновал всхлипнул и заплакал.

– Кажись, твой братан такой же неудачник, как и ты, а, Васяк? – веселился вовсю Тёмка. – Он вырастет, и как нам его называть? Надо подумать. Ты – Васяк-Наперекосяк, а он?..

Парень не договорил – разозлившись до красного дыма в глазах я отвернулся от Женьки и порывисто направился к Тёмке. Он, заметив это, вышел вперёд, усмехаясь без малейшей капли страха в глазах.

– О, какие мы сегодня борзые! – насмешливо крикнул он. – А не боишься так же, как и мелкий, пропахать мордой навоз? Ты же у нас – сам знаешь – самый везучий! – и он снова рассмеялся прямо мне в лицо.

Нет, не боюсь, хотел крикнуть я, но лишь сильнее сжал кулаки. Откуда Тёмке знать, что мой запас неудачи на сегодня закончился? Хотел поиздеваться – надо было приходить до того, как я полез в сенник и наступил на дурацкий ржавый гвоздь. Самое время побить этого гада! Я осмотрелся и вдруг понял, что нужно делать.

Я хорошо знал эту дорогу: за Тёмкой находилась большая в гниющей зелени лужа, которая никогда не засыхала, лишь на зиму покрываясь толстой коркой льда. Все деревенские, живущие на этой улице, к ней уже давно привыкли и не обращали внимания, лишь прикрывали нос, проходя мимо. Но Тёмка и его компания жили на других улицах и сейчас так старательно смеялись надо мной и братом, что не заметили лужи. Что ж, Тёмка, хочешь, чтобы я пропахал мордой дорогу? А ополоснуть свою дурацкую башку в зелёной вонючей воде не хочешь?

Я ощутил небывалый прилив уверенности – я точно знал, что со мной ничего не случится. Подбегая к Тёмке, я изо всей силы сжал кулак, замахнулся, уже чувствуя его щёку под костяшками и разливающееся по телу эйфорию… как вдруг левая нога, едва не оторвавшись, дёрнулась, зацепившись за какой-то выступ на дороге. Потеряв равновесие, я ласточкой полетел на Тёмку и его друзей. Те вежливо отпрыгнули в сторону, и я, пролетев мимо них, носом рухнул в самую середину мерзкой лужи и проехался вперёд по жирной чёрной грязи, смешанной с навозом.

Все вокруг меня на миг застыли. В повисшей глухой тишине откуда-то со дна яркой аквариумной рыбкой вынырнул пузырёк воздуха и с оглушительным треском лопнул.

Тёмка и его друзья, изумлённо проводившие меня взглядом, переглянулись и рухнули на землю в истерике. Они ржали как кони, вытирая выступившие от смеха слёзы и согнувшись пополам. Сам Тёмка уже и смеяться не мог и тихо подхрюкивал, схватившись за бок.

А я лежал лицом в мерзкой зелёной луже, пахнущей стухшей рыбой, и чувствовал, как от жара, бросившегося в лицо, начинает вскипать вода. Вот бы сейчас провалиться в эту лужу с головой и больше никогда не выплывать и не видеть их отвратительно красные смеющиеся рожи. Вместо этого я подобрал ноги и, уперевшись руками в грязь и разбрызгивая вокруг остатки гниющей воды, поднялся и посмотрел на Тёмку.

Новый взрыв смеха оглушил меня, и я уже собрался малодушно сбежать и спрятаться за забором, когда почувствовал в руках скользкий комок земли. Собрав все силы и стараясь, чтобы голос не дрогнул и не перешёл в плач, я сделал шаг вперёд и звонко крикнул:

– Топайте отсюда, придурки!

Отсмеявшись, Тёмка насмешливо крикнул:

– А то что? Будешь месить мордой навоз, пока мы от смеха не сдохнем?

Я почувствовал, как ходят ходуном колени и руки. Как же хотелось сейчас просто разреветься и сбежать навсегда куда-нибудь в лес. Вместо этого я высоко поднял руку с зажатой в ней грязью и истерично выкрикнул:

– Не свалите – закидаю вас этим, – я потряс рукой и отчаянно замахнулся, показывая, что не шучу.

Тёма сузил глаза – в отличие от своих недалёких друзей, все ещё ухмыляющихся и подхихикивающих, он сразу понял, что я не остановлюсь на одном комке и, если надо, буду бежать за ними, пока они не свалят с этой улицы. Тёма все ещё усмехался, но его глаза стали серьёзными:

– Тише, Васяк, мы уже уходим. Тут, знаешь ли, слегка пованивает, – он издевательски подмигнул мне, а его дурацкие друзья снова прыснули. – Пошли отсюда!

Он махнул рукой, и четыре его прихлебателя, все ещё гнусаво хихикая, направились за ним.

– Пока, Наперекосяк! Постарайся сегодня не свалиться в сортир. Хотя о чём это я? Ты ведь и так уже свалился…

И с этими словами все пятеро парней, жутко довольные собой, пошли вниз по дороге прочь с моей улицы.

Я стоял, облепленный со всех сторон гнилой склизкой грязью, и смотрел в одну точку. Соседские дети, наблюдавшие весь этот театр унижений, поняв, что больше ничего интересного не будет, разбредались по своим дворам, чтобы продолжить играть. Только ворота нашего двора были чуть-чуть приоткрыты, и оттуда стрелял в меня блестящими зарёванными глазами Женька. Я очнулся и с отвращением разжал руки – чёрный ком грязи с чавканьем упал в лужу. Вытерев лицо рукавом, я медленно заковылял к дому. Раненая нога, о которой я забыл ещё в бане, начала пульсировать болью, рассекающей до самых кончиков пальцев.

На худом и чумазом лице Женьки виднелись две мокрые дорожки от слёз. В любое другое время я бы тут же рванулся успокаивать брата, но сейчас почувствовал лишь слабое трепыхание сердца и звенящую пустоту.

– Женька, иди домой, – тихо проговорил я, встав прямо перед ним.

– А ты? – всхлипнул брат. – Я с тобой хочу!

– Женька, кому сказал! А ну марш домой! – прорычал я, и мелкого как будто сдуло – ворота захлопнулись, а со двора раздался быстрый шумный топот.

«Ну и хорошо», – вяло пронеслось у меня в голове, и я, уже больше ни о чём не думая и ничего не осознавая, тихо побрёл по дороге в сторону леса.