Когда рухнет плотина

– Да нет, - ответил я ему, - я сам их недолюбливаю. Но дело ведь не в моем отношении к конкретным нациям. Если кто-то нарушил закон - пожалуйста, проводите свои оперативно-розыскные мероприятия, задерживайте, но издевательство над арестованным ничем не может быть оправдано, даже его сопротивлением при задержании. И сами эти облавы чудовищные... Якобы для проверки документов, что уже само по себе форменное беззаконие.

Бричковский чуть-чуть иронически улыбался.

– Надо было ваш монолог записать. Может, повторите? В вас пропадает талант комментатора. А что? Сделаете карьеру, затмите Киселева, оттесните Сванидзе... Ну, и я под ваше крыло переберусь.

– Что вы смеетесь?
– я не принимал его шутливого тона.
– Сегодня милиция с негласного одобрения начальства бьет дубинками чеченцев, а завтра, привыкнув к вседозволенности, будет бить обычных граждан. Начали с кавказцев, а теперь все становятся объектами вымогательства! Выскочил в булочную, забыв паспорт - и уже становишься законной добычей ментов!

– Да...
– нахмурился он.
– Бардак... Но на самотек тоже нельзя пускать...
– Он посмотрел на часы.
– В три митинг коммунистов. Надо двигаться. Поедете? Подвезем.

– Что я там забыл? Воплей ихних, что ли, никогда не слышал? Ведь не скажут ничего нового, пассионарии хреновы.

– Тогда чао!
– он стиснул мне руку и заторопился к минивэну, в который уже грузилась его команда. Я же, ещё чувствуя внутри себя негодующее кипение - даже не из-за кавказца, а из-за шока физической угрозы - отошел к трансагентству и, не смущаясь соседством табора громкоголосых цыганок в грязных пестрых обносках и шустрых, непоседливых черноголовых цыганят, набрал номер Анжелы. К телефону долго не подходили, но после шести или семи гудков я услышал в трубке её голос.

– Привет! Чего не звонила?

– Алло, милый, это ты? Прости, не могу долго говорить. Я из ванной выскочила, стою голая, вода на пол течет.

Фантазия нарисовала соблазнительную картинку, вызывая желание немедленно направиться к ней в гости. Если ночью я действительно оказался не на высоте, то может, сейчас реабилитируюсь? Но я знал, что это невозможно. Анжела жила в однокомнатной квартире с сумасшедшей матерью и всякий раз, уходя, прятала спички и перекрывала газ. Я догадывался, что она с такой легкостью поддалась на мои ухаживания, чтобы ненадолго забыть об этой тяжелой обузе, и даже что-то вроде раскаяния иногда просыпалось: вот, я уеду, и для меня все это пустяк, а для нее... А впрочем, кто её знает, сколько у неё до меня было романов, и сколько будет. С такой-то внешностью недостаток поклонников ей не грозил.

– А ты возьми телефон, плюхайся в ванну и говори со мной в комфорте и неге, - посоветовал я.
– Никогда не видел тебя моющейся. Хоть расскажи, как у тебя этот процесс происходит.

– Провод не дотянется, - сказала она со смешком.

– Очень жалко... Послушай, золотко, ты только скажи, узнала что-нибудь о Долинове?

– Нет еще. Ничего не узнала. Попробую попозже навести справки. Я позвоню.

– Ну ладно, иди купайся дальше, не мерзни.

– Хорошо. Целую, - и в трубке раздался чмок.

После разговора с Анжелой настроение значительно улучшилось, даже похмельное состояние почти прошло, и я, вспомнив, что даже не завтракал, решил, что пора обедать, и отправился в давно облюбованное кафе "На левом берегу", где овальный медальон над входом гордо обещал пиво "стелла артуа".

В кафе было светленько, уютненько и совершенно пусто. Я заказал не фирменный бифштекс по-бристольски, а пельмени по-домашнему - блюдо не самое изысканное, но готовили его здесь просто изумительно, - а к ним, немного поколебавшись, кружку того самого "стелла артуа".

В ожидании пельменей я закусывал салатом, прихлебывал пиво, чувствуя, как оно сдвигает, хотя и не растворяет, тяжелые камни в голове, смотрел в окно, за которым на тротуар и на свинцовую Бирюсу за парапетом набережной густо сыпались снежные хлопья, когда на улице заиграл, приближаясь, саундтрек из "Палп фикшн" - к кафе подкатил "шестисотый" с включенной магнитолой. Музыка оборвалась, хлопнули дверки, и больше всего мне захотелось, чтобы под нижней стороной столешницы оказался спрятан пистолет - это был Дельфинов собственной персоной и двое телохранителей.

Сначала вошли последние - вполне заурядного вида шкаф, а второй, весьма изящный юноша с красивым по-провинциальному лицом, с длинненькими пижонскими бачками и аккуратной прической, придававшей его голове какой-то прямоугольный вид. Они осмотрели помещение, шкаф подошел к бармену за стойкой, о чем-то тихо с ним заговорил (я расслышал только "Без базара"), и только после этого вошел Дельфинов и направился прямо к моему столику. Вид у него был совсем не угрожающий, наоборот, он выдавливал на лице радушную улыбку, из-за которой его неинтеллектуальная физиономия выглядела совсем придурковато.

Внешность у него, конечно, была неказистая - типичный бедокур-переросток лет сорока с непропорционально высоким подбородком, мясистым носом и низким скошенным лбом. Длинные дамские ресницы придавали его сужающемуся книзу лицу обиженно-капризное выражение. Из короткой редеющей шевелюры неряшливо выбивались отдельные сальные волоски. И однако, ума ему хватило не только на успешное ведение алюминиевых войн; по городу за ним утвердилась репутация интеллектуала, а на бандитских сходках он был известен под кличкой "Художник". Он в самом деле баловался живописью и регулярно ездил на этюды.

– А-а, господин Шаверников!
– воскликнул он с преувеличенной радостью.
– Разрешите, это, присоединиться, - он стиснул мне руку и уселся сбоку от меня. Телохранители остались у стойки; шкаф приглядывал за входом, опираясь локтями о стойку, пижон с бачками, повернувшись к бармену, тянул через трубочку какой-то коктейль.

– Тоже сюда ходите столоваться?
– спросил я.
– Что-то я вас тут раньше не встречал.

– Нет. Мы вас искали это, специально. Разговор, короче, есть. Не, не, без гнилых базаров. Так, за жизнь. Ага, и что тут нам обломится?
– он схватил меню и начал его изучать, близко поднося к глазам, как близорукий.
– Что... это, посоветуете?

Из всей его внешности только огромные мослатые кулаки свидетельствовали, что он когда-то пытался достичь благосостояния грубой физической силой, будучи чемпионом края по боксу. От него пахло одеколоном и дорогими сигаретами. Галстук с модным рисунком. Запонки. Золотая авторучка, золотые же часы на запястье, массивная печатка на пальце.

Официант, принимавший заказ, понимал его с полуслова, несмотря на то, что Дельфинов ограничивался больше междометиями и тычками пальцев в строчки меню - не из снобизма, а потому что устная речь давалась ему с трудом. Не более чем через минуту перед ним начали составлять закуски. Одних салатов принесли три штуки. Он что, по утрам кроссы бегает, чтобы жир сбрасывать? Заметив мой любопытный взгляд, Дельфинов пожаловался: