Когда сбываются мечты

— Это ты папу должен спросить, что у нас на ужин.

Джонни нахмурился:

— Но ты же всегда готовишь что-нибудь особенное, когда возвращаешься. Я хочу лазанью.

— Жареного цыпленка, — прочирикала Кикит. Она слегка пританцовывала, стоя на коленках на стуле и облокотившись на стол.

— Жареного цыпленка мама готовила по твоему заказу в прошлый раз. Теперь моя очередь. Хочу лазанью.

ѕ А может, закажем пиццу? — предложил Дэнис.

Кикит недовольно сморщилась.

— Мы же ели пиццу вчера с бабушкой и дедушкой. К тому же сегодня мама сама приготовит ужин.

— Нет, — сказал Дэнис, — не приготовит.

Прошла минута, прежде чем до них дошел смысл его слов. Кикит перестала танцевать, ее глаза округлились. Она переводила взгляд с меня на Дэниса и обратно, а потом в полном восторге выдохнула:

— Мы что, что-то празднуем сегодня?

Я ждала, что Дэнис что-нибудь ответит им, но этот жалкий трус ограничился равнодушным кивком в мою сторону. Дети посмотрели на меня.

Я перевела дыхание.

— Нет, мы ничего не празднуем. Давайте поговорим. Сядь, Джонни.

Он не сдвинулся с места.

— Что-то с бабушкой?

До чего же он добрый, умный и тонко чувствующий ребенок. Я грустно улыбнулась и покачала головой.

— Не с бабушкой. С нами.

Как же непросто сказать это! Я прокручивала в уме десятки фраз с прошлого четверга. Но ни одна из них меня не устроила. Чем проще, тем лучше, решила я.

— Мы с вашим папой решили разойтись.

— Что это значит? — спросила Кикит.

Я взглядом попросила Дэниса объяснить, но он продолжал молча стоять, сложив руки на груди, и, казалось, с таким же любопытством ждал моего ответа, как и Кикит. Было очевидно, что он не собирался мне помогать. Он отвел себе роль стороннего наблюдателя, не желая выполнять грязную работу, в то же время, ожидая, что я буду играть по его правилам. Вероятно, он полагал, что суд дал ему на это право.

Серьезная ошибка. Если бы я хотела сказать детям, что их отец оказался подлецом, начисто лишенным порядочности, сострадания и здравого смысла, я бы так и поступила. Но я произнесла те слова, которые мне диктовали любовь, забота и самоуважение, но никак не судья и не Дэнис.

— Это значит, что мы станем жить отдельно друг от друга, — объяснила я.

Кикит отнеслась к этому спокойно.

— В разных домах?

— Да.

— Но вы не можете… — начала она. — Вы же родители. Вы должны жить с нами.

— Мы станем жить в разных местах.

— Но я не могу находиться в двух разных местах одновременно.

— Не можешь. Ты будешь проводить какое-то время с папой, какое-то со мной.

— А разве сейчас мы не делаем то же самое?

Да, тут она права. Но только частично.

— Раньше мы могли проводить время как вчетвером, так и втроем. А с сегодняшнего дня мы больше никогда не соберемся все вместе, вы с Джонни будете либо только с папой, либо только со мной.

— Почему? — требовательно спросила Кикит.

Я снова посмотрела на Дэниса, ожидая, что он примет этот удар на себя, но он выглядел озадаченным и совершенно не горел желанием присоединяться к разговору. Однако я больше не винила его. Сейчас очень важно все объяснить правильно. Одно неверное слово могло нанести непоправимый вред детям.

Только и я никак не могла подобрать нужных слов. И ограничилась простой и проверенной фразой:

— Потому что мы думаем, что так лучше.

— А я так не думаю, — продолжала настаивать Кикит. — Кто будет жить тут и где будем жить мы?

— Вы останетесь в этом доме. А я перееду в другое место.

— Куда?

— Еще пока не знаю. Но вы сможете приезжать ко мне туда, или я буду приезжать сюда к вам.

— Но я хочу, чтобы ты находилась тут все время. Почему ты не можешь жить в комнатке под лестницей? Я достану оттуда всех своих кукол. Ты же говорила мне, что тебе нравится софа там.

И тут вдруг Джонни, все это время ковырявший штукатурку на кухонной стене, сказал:

— Они больше не хотят жить в одном доме друг с другом, они больше не любят друг друга.

Я встала из-за стола и подошла к нему. Весь его напряженный вид говорил, что он изо всех сил пытается бороться с отчаянием, но проигрывает в неравной битве. Я обняла Джонни за плечи и, прилагая титанические усилия, чтобы казаться твердой и спокойной, проговорила:

— Так просто и не объяснишь. Я сама еще не до конца понимаю, отчего это произошло. Все гораздо сложнее.

— Объясни мне. Я хочу знать! — закричала Кикит.

Но я продолжала говорить с Джонни, массируя его плечи, чтобы хоть немного их расслабить:

— Есть одна вещь, которую ты должен помнить всегда, единственно важная вещь — мы оба любим тебя и Кикит.

— Но вы не любите друг друга, — повторил он.

Еще четыре дня назад я бы с ним не согласилась. А вот сейчас…

— Я не знаю. Мы переживаем критический момент. Нам нужно о многом подумать, многое обсудить.

Я не хотела упоминать о Дине Дженовице или о судебном решении, касающемся меня. В свое время дети и сами узнают о Дине, когда он встретится с ними. А что касается суда… Я надеялась, о нем дети не узнают никогда.

— Вы даже не заметите перемен, — убеждала я их, пытаясь, чтобы мой голос звучал уверенно и оптимистично. Я чувствовала себя опустошенной. — Все останется по-прежнему.

По глазам Джонни я поняла, что он не верит мне. Но мальчик не произнес ни слова.

— Ты будешь готовить, папочка? — спросила Кикит.

— Иногда.

— И печь с нами печенье?

— Этим вы займетесь с мамой.

— А мои лекарства?

— А что с ними?

— Кто станет проверять, не закончились ли они?

— Я.

Тут Кикит совсем пала духом и расплакалась. Она раскачивалась на коленях взад-вперед и терла кулачком глаза.

— Я не хотела тогда болеть, я правда не хотела, не хотела!

— О Господи, — прошептала я и потащила Джонни за собой к столу, чтобы обнять и Кикит. — Ты не сделала ничего плохого, детка. Что ты! Тут нет твоей вины.

— Я заболела, не смогла найти лекарства, а он сорвал все зло на тебе…

— Это не так, детка, не так. Даже не думай об этом. — Я начала раскачиваться вместе с ней, убаюкивая ее и одновременно прижимая к себе Джонни. — То, что произошло, касается только меня и папы, только нас двоих. Все это назревало уже давно, возможно, еще даже до того, как вы появились на свет. У нас не получалось хорошо работать вместе, мы не приносили друг другу счастья. Только вы делали нас счастливыми. Но двух взрослых людей должно объединять что-то еще, кроме детей, а нас с папой ничего больше не объединяло.