Когда сияние нисходит

— Дьявол, — пробормотал кто-то, вытирая ладонью щеку и слизывая капли. — Виски!

Белки глаз сверкали на вымазанной сажей физиономии. Ошеломленно глядя на пролетевший в дюйме от головы бочонок, он добавил:

— Должно быть, вся платформа была нагружена бочонками виски! Нужно было вступать не в кавалерию, а в артиллерию! Уж они знают, как следует путешествовать с комфортом. Особенно эти джентльмены-мятежники!

— И не говори, — поддержал Магуайр, грустно наблюдая, как взорвавшийся бочонок с виски катится по склону холма в струях янтарной жидкости.

— Хорошо бы хоть глоточек, — вздохнул Бактейл, облизывая сухие полопавшиеся губы. — Чертовски пить хочется.

— Зато этот дракон больше не станет завтракать синебрюхими.

— Прикончили стальное чудище, — удовлетворенно фыркнул еще один, вскакивая на коня и натягивая поводья, когда животное испугалось оглушительного рева: это очередная платформа со снарядами и патронами свалилась в реку.

— Давайте, парни, быстрее, капитан уже ушел с холма. Сами знаете, он копуш не любит, — окликнул Бактейл.

— Нет времени любоваться своим рукоделием, — поддержал его приятель и машинально пригнулся, увидев вспышку. Просвистевшая мимо пуля вонзилась в ствол дерева.

— Не понимаю, почему половина моста уцелела. Я не пожалел пороха.

— Не волнуйся, скоро сгорит дотла, а если нет, приедешь завтра и докончишь дело.

— Да шевелитесь же!

— Меня уговаривать не надо!

— Какого черта?!

— Боже, помоги нам! Откуда они взялись? — простонал Бактейл, досадливо морщась при виде всадников в серых мундирах, с обнаженными саблями, скакавших быстрым галопом с противоположного конца дороги. Яростные крики не оставляли сомнения в том, что по душу диверсантов явился целый кавалерийский полк. — Черт, да ведь никто не знал, что мы здесь, во всяком случае, до этой минуты. Мы вели себя тише мыши!

— Здесь не должно было быть никакой кавалерии. Я сам видел, как вчера они переправились через реку! — ахнул кто-то.

Но словно по волшебству отряд серых появился на вершине холма над дорогой и под прикрытием гордых старых дубов и кедров ринулся в атаку.

Взволнованный лейтенант мечтал о том, что, если доживет, опишет эту схватку в своих мемуарах как самое поразительное приключение.

Они вели ответный огонь, но врагов был слишком много. Похоже, это их последний рейд, и если мемуары и будут опубликованы, то скорее всего посмертно!

Магуайр ощутил сильное жжение в плече и повалился на холку коня, но все же умудрился остаться в седле, полный решимости не сдаться живым. Похоже, капитан придерживался того же мнения, поскольку издал душераздирающий крик, от которого кровь стыла в жилах, и ринулся к линии пехотинцев, перекрывших дорогу, а сам сделал знак остальным спрятаться в ущелье, пока он отвлечет огонь на себя. Лошадь лейтенанта Чатама, ни на шаг не отстававшего от капитана, вдруг повалилась, получив в грудь несколько пуль. Нога Чатама застряла в стремени, и на несколько ужасных мгновений он оказался под копытами коней. И все-таки поднялся на колени, выхватил шпагу и повернулся навстречу набегавшим мятежникам. На глазах потрясенного Магуайра капитан повернул гнедого, свесился с седла и, выхватив лейтенанта прямо из-под носа врага, бросил в седло и направил коня на пехотинцев. Гнедой легко перепрыгнул через головы мятежников, слишком напуганных, чтобы что-то предпринять, рассеял остальных, как серые калифорнийские орехи из перевернутой корзины, прежде чем повернуться и исчезнуть в чаще вместе с молодым лейтенантом, бессильно висевшим в седле, как говяжья туша.

Недаром люди капитана Даггера клялись, что пойдут за ним хоть в ад! И теперь оказалось, что эти хвастливые слова обернулись чистой правдой, когда гнедой капитана исчез в черном клубящемся дыме, там, где пламя пожирало остатки моста. Он вел их то ли на неминуемую смерть, то ли к свободе, и они в слепой вере устремились за своим командиром.

— Как много дыма, — пробормотала Ли, вглядываясь в серый горизонт. — Никто и не заметит сегодня, что из наших труб тоже идет дым.

Она отвернулась от окна и подняла охапку постельного белья, лежавшего на кирпичном полу у большого деревянного корыта.

— Гай говорит, что это не гром, и он прав. Интересно, что это взорвалось?

Она принялась сортировать огромную груду, бросая наволочки в горячую мыльную воду и размешивая длинной деревянной палкой.

— Так вот, мисс Ли, — объявила Джоли, — говорю вам, я постираю белье.

— А я сказала, Джоли, — в тон ей ответила девушка, картинно подбоченившись, — что ты не можешь и стирать, и готовить, и заботиться о нас, и поскольку никто в этом доме не будет спать на грязных простынях, я должна помочь тебе, хотя бы в память о маме.

Она с каким-то недоумением поднесла к глазам шершавые красные руки, словно видела их впервые. Словно они принадлежали кому-то другому.

— Помнишь, как тот майор-янки сказал, что никогда еще не спал так сладко и на таких душистых простынях?

— Да? Сладкие сны? Сладкоречивый он болтун! Недаром я не спускала глаз с этого красавчика с медовым языком! Наверняка имеет жену и детей, а если нет, то намеревался увезти вас с собой. Только вот вряд ли стал бы дожидаться свадьбы! Видела я, как он пялился на вас, мисси! Просто неприлично. Уж очень они невоспитанные, эти янки! Их в приличный дом и пускать нельзя! Прямо-таки дождаться не мог, пока застанет вас одну! Да и вы тоже хороши. Вежливая да тихая, просто воды не замутит! Нехорошо, мисс. Зачем вы ему улыбались? Нельзя улыбаться джентмуну подобным образом, особенно если он вовсе не джентмун. А я-то ночами не спала, все за вас переживала! Когда-нибудь вы влипнете в историю, мисс Ли, со своими улыбками, помяните мое слово, влипнете!

— Зато янки оставил нам немного муки и бобов. Как раз хватило на две недели. Помнишь, ты еще пекла такие вкусные лепешки!

— Пф-ф! Небось украл все это у какой-нибудь несчастной семьи да еще в придачу оставил в слезах бедную доверчивую девушку, хитрый дьявол! Большое счастье, что теперь в колыбели рядом с малышкой Люсиндой не лежит дитя синебрюхого!

Щеки Ли вспыхнули.

— Я из кожи вон лезу, чтобы эта семья не голодала и не лишилась дома! И сделаю все на свете, разве что к янки в постель ни за что не полезу! — заявила она и с тихим злорадством заметила, как смутилась Джоли, услышав столь откровенные речи. — Улыбки и милые беседы — да, готова даже пристрелить любого негодяя, независимо от цвета мундира, и это чистая правда. Но гордость Треверсов все еще жива во мне, и это единственное, что я никогда не потеряю, — продолжала Ли, откидывая с глаз прядь волос, и, хотя плечи ныли, а спина разламывалась, она не стыдилась ни себя, ни своего образа жизни. По крайней мере Треверс-Хилл все еще принадлежит им!

— А что вы скажете, если какой-то янки, да еще не джентмун в придачу, решит, что хочет видеть вас в своей постели? Представьте, что вы не сумеете обвести его вокруг пальца сладкими речами, потому что именно сладкие речи и приведут вас в его постель! Правда, если будете работать не покладая рук, как черная рабыня, никто не захочет вас, ни янки, ни мятежник, так что волноваться не будет причин, и я снова смогу спать спокойно, — неодобрительно проворчала Джоли, не в силах видеть, как мисс Ли гнется над корытом, отскребая грязь с белья. Правда, это у нее получается лучше, чем у Джесси.

Джоли воздела глаза к небу, вспомнив, что Джесси убежала с какой-то швалью, явившейся в Треверс-Хилл в надежде поживиться. Господи, как гордо шла глупая босая девчонка, покачивая бедрами и задрав нос! И откуда она взяла ту дурацкую шляпку, что боком сидела у нее на голове?!

Мулатка негодующе фыркнула, выкручивая простыню так энергично, словно сжимала ненавистную шею Джесси.

Ли, одетая в простое серое платье, с засученными рукавами и расстегнутым воротом, продолжала трудиться, чувствуя, как убывают силы.