Когда стихи улыбаются

Скромное признание

Горячо всей душой до скончания века Одного я люблю на земле человека. Он — прекрасен! И скромно скажу не тая: Этот лучший из лучших, конечно же, я!

1992

«Сегодня всюду жулики ликуют…»

Сегодня всюду жулики ликуют. Красть стало проще, чем сходить на танцы. А главное, смотреть на все сквозь пальцы — Те самые, которые воруют.

1992

Храбрец

Садясь под вечер дома на крыльцо, Любил в душе грозить он всяким мафиям И смело правду говорил в лицо Газетным и журнальным фотографиям.

1992

«Лет на двадцать — двадцать пять…»

Лет на двадцать — двадцать пять Жизнь твоя продлится, Если будешь отдыхать Больше, чем трудиться. Если ж к праведным делам Руки вдруг потянутся — Не горюй: загнешься сам, А дела останутся.

1992

О реформах

Нам рынок возвели в закон, И все мы теперь за чертою бедности. Однако я должен сказать не без вредности, Что хоть мы и все за чертою бедности, Но только с разных сторон. С одной стороны — заплаты просителей, С другой — золотые мешки грабителей.

1994

«У соседа-борца, чемпиона мира…»

У соседа-борца, чемпиона мира, Была восьмикомнатная квартира. Будь у меня такая квартира, Я тоже бы стал чемпионом мира!

1993

«Тот, кто давным-давно…»

Тот, кто давным-давно Курит, пьет и таскается, Тот быстренько превращается, И пусть он не обижается, Простите, в говным-говно.

1993

Эпитафия на могиле обжоры

Он столько съел, что трудно даже счесть, И жадностью довел себя до смерти, Однако и в аду он будет есть, Поэтому остерегайтесь, черти!

1993

«Спасибо „демократам“ за свободу!..»

Спасибо «демократам» за свободу! За право все минувшее ругать, Когда жилось всем лучше с каждым годом. Зато теперь есть право у народа Свободно и счастливо голодать!

1993

«Один остряк, не помню уж который…»

Один остряк, не помню уж который, Сказал. И мысль забавна и верна: — Имел бы я, друзья, златые горы, Когда б не реки полные вина!

1994

«Порой говорят, что деньги — вода…»

Порой говорят, что деньги — вода. По-моему, это не четко: Хорошие деньги всегда-всегда Довольно волнующая вода И называется водка.

1994

Эпитафия на могиле честного чиновника

Он крупный пост на службе занимал И путь прошел свой с праведными думами. Он честным был. Он лжи не признавал И взяток в жизни никогда не брал, По крайней мере маленькими суммами.

1994

«От хворей много на земле мученья…»

От хворей много на земле мученья, Но мир воюет с ними сотни лет. Теперь от всех болезней есть леченье, И лишь с одной бедой всегда мученье — От глупости, увы, лекарства нет.

1994

«Твердое слово»

Сегодня решил я красиво жить — Светло, широко и по-русски: Итак, я отныне бросаю пить, Вот именно: твердо бросаю пить! Бросаю пить… без закуски!

1995

«Бывает ли в мире любовь сильней…»

Бывает ли в мире любовь сильней Вот этой вот страсти пылкой? Он всею душой был привязан к ней И счастлив был с нею и только с ней, С любимой своей бутылкой…

1995

Практический совет

Колдун снимает порчу, снимет сглаз. Но для чего нам этакие корчи? Куда важнее было бы для нас, Когда бы не с людей снимал он порчу, А с порченых сосисок и колбас.

1995

«Поездку в Рим, к теплу испанских вод…»

Поездку в Рим, к теплу испанских вод Всем господам реклама предлагает. Канары, Ниццу, белый теплоход… Не думая, что большинству «господ» На хлеб и воду денег не хватает.

1995

Дачная шутка

Красновидовские зори, Лес, цветы да тишина, Слева Горин, справа Зорин, Посредине — Шукшина. А под лепкою фасадов Рядом с трассами стрижей Улыбается Асадов — Самый скромный из людей.

1996

Мысли на конце пера

Переделкинский юмор

Не секрет, что критики, как правило, не очень-то жалуют писателей. Особенно крепко во все времена доставалось от них поэтам. Почему? Ответ, я думаю, лежит на поверхности. С чего начинают обычно литераторы свой творческий путь? В основном с поэзии. Самое сложное кажется почему-то им самым простым. Когда же постепенно выясняется, что с поэзией ничего не выходит, то автор переходит на прозу. Тут поле деятельности широкое: можно стать драматургом, рассказчиком, романистом, фельетонистом, ну и так далее. Когда же и тут ждет бедолагу провал, то он не бросает пера, а полный гнева и мстительного сарказма переходит на критику. То есть тот, кто не умеет писать, начинает учить мастерству других. И тут уж ничего не поделаешь, так как первое разочарование они испытали, встретясь с поэзией, то и главный шквал своего раздражения они обращают на тех, кто, не в пример им, стихи все-таки пишет. Ну, а если при этом он еще имеет успех, то держись поэт со всеми своими стихами! Пощады тебе не будет!

В первой половине двадцатого века одним из ведущих критиков, так сказать, критическим мэтром, был Владимир Ермилов. И крови, говорят, попортил он многим. Одной из серьезных мишеней для его критики была поэзия Владимира Маяковского. Один Владимир кусал другого Владимира. В начале 30-х годов Маяковский готовил к постановке свою пьесу «Баня». И вот в тридцатом году, предваряя это событие, поэт выпустил несколько прокламаций-листовок. Что-то вроде защитной рекламы. Одна из них была о Ермилове. Маяковский писал: