Когда-то, давным-давно (с иллюстрациями)

— А ее светлость не говорила, когда намерена выйти?

— Ее светлость вообще не собирается сегодня выходить. Ее светлость сказала, что она не знает, когда сможет встать.

Служанка ушла, а Удо с принцессой засели в углу, обескураженные неожиданным поворотом событий.

— Не знаю, что и делать, — сказала Гиацинта. — Не можем же мы вытащить ее из постели. Может, она и вправду больна. Вдруг она останется там навсегда?

— Конечно, — предложил Удо, — было бы очень…

— Видите ли, если мы…

— Вероятно, мы могли бы…

— Доброе утро, ваши королевские высочества! — прозвучал как гром среди ясного неба отчетливый голос графини Бельвейн. Она опустилась перед принцессой в необыкновенно изящном реверансе. — Ваше королевское высочество… И милый принц Удо в своем прежнем блистательном обличий!

На графине был восхитительный туалет. В золотом платье с глубоким вырезом, открывающим ослепительную белизну шеи, с двумя прядями темных волос, спускающимися до колен и перевитыми нитями жемчуга, она была похожа на самую настоящую королеву, в то время как Удо и принцесса казались жалкими злоумышленниками, застигнутыми врасплох за обсуждением гнусного заговора.

— Я… я думала, вы плохо себя чувствуете, — пролепетала принцесса, пытаясь прийти в себя.

— Я плохо себя чувствую?! — воскликнула Бельвейн, прижав руки к груди. — Мне казалось, что это его высочество… Но теперь он выглядит как настоящий принц.

Она взглянула на Удо, и в этом взгляде было столько восхищения, юмора, призыва и я не знаю, чего еще, но только у того разом вылетело все из головы и он мог только взирать на нее с изумлением и восторгом.

Несомненно, само ее появление было тонко рассчитанным шагом. Никогда не знаешь, как поведет себя женщина, подобная Бельвейн, но, мне кажется, она намеренно старалась казаться попроще в последнее время, чтобы потом явиться во всеоружии своей красоты. Положение дел действительно складывалось не в ее пользу: принц снова стал человеком, и именно на человека, мужчину, был рассчитан ее новый удар.

А Удо именно сейчас являл собой самую легкую добычу. То обстоятельство, что он снова стал привлекательным для женщин, заслонило в его глазах все остальное. Стать привлекательным в глазах Гиацинты было бы вполне достаточно для любого, но Удо ощущал какую-то неловкость. Он не мог забыть, что принцессе приходилось его жалеть, а быть объектом жалости — не самое достойное положение для мужчины. Другое дело — Бельвейн.

Тем временем Гиацинта полностью овладела собой.

— Довольно, графиня, — проговорила она твердо. — Мы не забыли ваших происков, мы не забыли вашего нападения на принца Удо. Я приказываю вам оставаться во дворце до тех пор, пока мы не решим, что с вами делать.

Бельвейн кротко опустила глаза.

— Повинуюсь приказаниям вашего высочества. Когда я понадоблюсь вашему высочеству, вы найдете меня в саду.

Она бросила еще один мимолетный взгляд на принца и удалилась.

— Я ее просто ненавижу, — сказала Гиацинта. — Что мы с ней сделаем?

— Я думаю, сначала мне следует поговорить с ней самому. Не сомневаюсь, мне удастся вытянуть из нее подробности заговора. В нем могут быть замешаны знатные люди, и в этом случае необходимо действовать с особой осторожностью. С другой стороны, может быть, она просто ошибалась…

— Вы считаете, что она просто ошибалась, когда превращала вас в…

Удо поспешно поднял руку.

— Я это отлично помню. Будьте уверены, она свое получит. Покажите мне дорогу в ее сад.

Гиацинта уже не знала, что и думать о своем госте. Когда она впервые увидела его в человеческом облике, контраст с прежней внешностью был столь разителен, что он показался ей почти тем самым принцем из ее снов. Но каждая следующая минута приносила разочарование: лицо слишком тяжелое, манеры слишком напыщенные, а в недалеком будущем он наверняка растолстеет.

Более того, он вел себя излишне самоуверенно. Принцесса, конечно, нуждалась в его помощи, но не до такой степени, чтобы он хозяйничал в доме, как вздумается.

А Удо, предчувствуя увлекательный день, направился в сад графини. Он уже бывал здесь раньше, но сейчас сад показался ему намного красивее, а женщина, вновь ожидавшая его появления, гораздо более привлекательной.

Бельвейн подвинулась, освободив место на скамье.

— Я всегда сочиняю в саду. Не знаю, как ваше высочество относится к поэзии…

— Чрезвычайно, — ответил Удо. — Сам я, правда, не пишу и не особенно много читал, но я от всего сердца восхищаюсь теми, кто… ээ… ею восхищается. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить о поэзии, графиня.

— Не для того? — удивилась графиня. — Но вашему высочеству, без сомнения, знакомы произведения Сахарино — величайшего из бардов Арабии.

— Сахарино… Как же, как же. Кровь за что-то, он, кто кто-то. Я хочу сказать, что это действительно прелестно. Но я должен побеседовать с вами о другом.

Кровь за кровь, и острый меч на крепкий щит. Моя песня для того, кто ночью вскачь во мглу летит… —

мягким голосом процитировала графиня. — Это, возможно, самая драгоценная из жемчужин его творчества.

— Это оно! — восторженно вскричал Удо. — Я это знал! Я знал, только не мог… — Он внезапно оборвал сам себя, вспомнив, при каких обстоятельствах он не мог. Удо внушительно откашлялся и в третий раз объяснил, что целью его прихода отнюдь не являлась беседа о поэзии.

— Но мне кажется, что самая прекрасная его вещь — перебила графиня, спокойно пропуская его слова мимо ушей, — это ода к вашему высочеству на день совершеннолетия. Сейчас, минутку…

Неукротимый и прекрасный Принц восемнадцати годов Отныне — это видно ясно — к великим подвигам готов. А взор его и светел и суров, Его краса и мужество в расцвете. А ведь всего лишь восемнадцать лет назад (По крайней мере, все так говорят) Его еще и не было на свете.

Удо изобразил некоторое смущение и сказал, что эти придворные поэты — ужасные льстецы.

Если он рассчитывал на комплимент, то ошибся.

— Я не могу судить об этом, пока не узнаю вас как следует, — серьезно проговорила графиня, глядя ему в глаза. — А ваше высочество действительно такой… неукротимый?

— Я… ну, я… то есть… — Он неловко заерзал на скамье, чувствуя себя все менее неукротимым. Ему сразу следовало понять, что на такой вопрос лучше и не пытаться отвечать.

— Но ваше высочество не должны быть слишком уж неукротимы в отношении нас, бедных евралийцев…