Когда ты рядом. Дар

Я вскрываю письмо и сразу узнаю в мелких красивых печатных буквах папин почерк:

Дорогая Элла!

Это мое первое и последнее письмо к тебе. Эдит сказала, что ты решила навсегда уехать и она собирается последовать за тобой. Прошу тебя. Прошу вас обеих: не делайте этого. Стелла уже большая девочка, но все-таки она еще недостаточно взрослая. Ей нет и четырнадцати. Вы обещали мне подождать, пока она не повзрослеет.

Все они уже умерли.

Я пою для Би песню. Она лежит в кровати и с серьезной миной слушает, она не хочет играть с моими руками, как Аманда в ее возрасте.

— Спокойной ночи, Би, — говорю я, но ответа не слышу.

— Что же ты не отвечаешь мне, Би? — спрашиваю я.

Она отворачивается к стене.

Я сижу на краешке кровати и смотрю на ее худую потную шейку.

Потом я заглядываю к Аманде.

— Привет, — говорю я.

— Привет, — отвечает она.

— Заканчивай уже с «Нинтендо», — говорю я.

— Мама, я должна убить лесное чудовище, — говорит она, — и тогда принцесса перейдет на следующий уровень.

Я ложусь на диван и читаю. В нашем новом доме слишком тихо. Только короткая механическая мелодия из «Нинтендо».

Тишина и сюда добралась.

Я лежу на диване и читаю, когда Мартин заходит в гостиную и говорит:

— Стелла, я ухожу от тебя. Я собрал чемодан. Я снял маленькую квартиру. Здесь невыносимо… дом, дети, Би… невыносимо.

— Не верю, — говорю я, не отрывая взгляда от книги. Такое уже случалось.

Он садится на диван, кладет голову мне на плечо и плачет.

— Я больше не могу, — шепчет он. — Я исчезну, если останусь здесь.

— По-моему, ты от меня не уйдешь, — говорю я. — Я не верю, что ты собрал чемодан, и не верю, что ты снял квартиру.

Мартин плачет. Я глажу его по голове.

— Все это прах, — говорит он.

— Но я не верю, что ты уйдешь, — говорю я.

Подняв голову, он смотрит на меня, и я не могу определить, по-доброму он смотрит или нет. Но я знаю, что сейчас он не уйдет. Еще немного он побудет рядом со мной.

Когда Би исполнилось семь лет, я заболела. То лето было самым прекрасным. Солнце светило каждый день — все даже стали жаловаться на жару и ждать дождя. Обычно, когда кто-нибудь жалуется на жару, всегда находятся те, кто перебьет и скажет: не ной, хорошая погода может в любой момент испортиться.

Вот и Мартин такой. Вечно ему нужно меня одернуть.

— Не накаркай! — говорит он. — Придержи язык! Сплюнь!

Как-то ночью я сказала, что у меня болит живот, и добавила, что это, возможно, начало тяжелой болезни.

— Постучи по дереву, — ответил Мартин.

Мы сидели в садике около нашего нового дома и пили водку. Дело было поздно ночью, где-то в три или полчетвертого, небо с одной стороны уже начинало светлеть.

— В последний раз я болела в детстве, у меня была краснуха, — сказала я, рассмеявшись. — Глупости все это, я никогда не заболею. Никогда!

— Лето никогда не закончится, а ты никогда не заболеешь, — пробормотал Мартин.

— У меня просто живот чуть-чуть болит. Забудь, — сказала я.

На следующее утро боль усилилась. Я не могла встать с постели.

Меня вырвало на одеяло и на пол, но я подумала, что это из-за вчерашней водки.

Но это не из-за вчерашней водки, это что-то иное, оно проросло во мне и грызет меня изнутри. Да, так оно и есть: что-то грызет меня изнутри. Почему же я раньше не поняла? И на следующее утро Мартин отвез меня в больницу.

— У меня схватки, — сказала я врачу и заплакала. — Схватки, но я не беременна. Я умираю. Я умру, да?

И звуки исчезают. Я вижу, как врач шевелит губами, но не слышу, что он говорит. Я слышу только собственное дыхание — вдох-выдох, вдох-выдох — и на мгновение представляю, как каждый вечер я наклоняюсь над кроваткой Би и прислушиваюсь, как она дышит — вдох-выдох, вдох-выдох, вдох, — потому что смерть может отнять ее у меня. Би слишком хороша для этого мира. Я поворачиваюсь к Мартину и пытаюсь сказать ему, что Би слишком хороша для этого мира, — он-то этого никогда не понимал, — но не могу. Он не слушает. Он говорит. Мартин говорит, и доктор говорит, они оба смотрят на меня, и Мартин крутит в руках ключи от машины. Я знаю, что он сейчас уронит их на пол, и хочу сказать ему, чтобы он оставил ключи в покое. Но этого он тоже не слышит. А потом он роняет ключи, и грохот отдается у меня в голове. Он этого не замечает. Я наклоняюсь за ними, мои пальцы чувствуют маленький прохладный предмет, узнают в нем обычную связку ключей. Я встаю и хочу сказать что-то врачу и Мартину, потому что теперь никто из них не шевелит губами, они просто смотрят на меня. Оба такие серьезные, что я хихикаю, им бы еще черные фетровые шляпы и бороды. «Вы что, на похороны собрались? — пытаюсь сказать я. — Сейчас такой погожий денек». Я вытягиваю вперед руку, показывая, что ключи у меня, и улыбаюсь прекраснейшей из улыбок, а потом опять раздается грохот, и все погружается в темноту.

Однажды много лет назад ты сказал мне, что иногда разговариваешь с мертвыми или, во всяком случае, чувствуешь их. Что граница между вами почти стерлась. Милый Аксель. Я не хочу умирать. Попроси за меня. Попроси их держаться подальше. У меня двое детей. Дай мне еще немного времени.

В конце концов я выздоровела, но кровь в моих венах потекла медленнее, и я перестала чувствовать ароматы, даже когда в саду расцветала сирень. Иногда мне кажется, что я живу на этом свете слишком долго.

Я смотрю на свою фотографию, сделанную всего пару лет назад, и впервые замечаю, что была почти красива. А сейчас… не знаю.

Я хочу, чтобы он трахал меня, пока я не проснусь. Я хочу, чтобы он трахал меня до крови.

Я кладу под язык противозачаточную таблетку и глотаю только воду. Когда он отворачивается, чтобы поставить стакан на тумбочку, я выплевываю таблетку и крошу ее. Я ныряю под одеяло и беру его член в рот. Сейчас он меня не отталкивает. У него встает, он переворачивает меня на живот, я утыкаюсь лицом в подушку. Не дышать, думаю я, не дышать. Он входит в меня сзади и со всхлипом кончает.

Би исполняется восемь лет. Она просит собаку. Мартин собаку не хочет. Вообще-то я тоже не хочу. Но Би просит собаку. И Аманда просит.

— Теперь у нас свой дом, — говорю я, — с собакой будет не так уж и сложно.

Мартин пожимает плечами.

— Би не играет с другими детьми, — говорю я. — После школы к ней никто не приходит, и ее никуда не приглашают. Ей одиноко.

— Нам всем одиноко, — отвечает Мартин, — и собаки здесь ни при чем.