Когда уходит земной полубог

— Что ты, батюшка, рано! — покраснел Алексей.

— Э, дурень! У меня-то в твои годы уже ты был! — рассмеялся Пётр. И, провожая сына, порадовался, что не вспылил, не прибил Алёшку за непослушание. Может, добром с Алексеем поступать-то и лучше?

ПИВНАЯ ДУЭЛЬ

Пока фельдмаршал Борис Петрович Шереметев совещался в Жолкве, несколько его офицеров решили, пользуясь свободным часом, совершить поездку в соседний Львов, осмотреть один из славных городов Речи Посполитой. Люди все молодые, незаматерелые в старых обычаях, они, само собой, мечтали не столько полюбоваться на старинные соборы и роскошные палаццо столицы Галиции, сколько при случае познакомиться с какой-нибудь хорошенькой паненкой, подмигнуть какой-нибудь гарной молодице. Возглавлял весёлую компанию старший не только по чину а званию, но и известный по своим общепризнанным достоинствам Лука Степанович Чириков. Отважный ротмистр начал свою воинскую службу ещё с первого Азовского похода, учился затем «искусству метании бомб» в Пруссии и, служа под началом Шереметева, г отличился при осаде Мариенбурга и Орешка, Яма и Копорья, Ниеншанца и Дерпта. К тому же он показал себя и отменным конником в баталиях при Эрестфере и Гумуловой мызе, где Шереметев одержал первые полевые победы над шведом. У Луки Степановича, кипело любое дело и, казалось, само шло ему в руки. Он мог одинаково легко сделать глубокий подкоп под неприятельскую фортецию и смелым приступом овладеть сердцем гордой пани, окружить ватагу головорезов-станиславчиков и договориться о добром постое на постоялом дворе. Учитывая эти разнообразные достоинства предприимчивого ротмистра, фельдмаршал Шереметев недавно взял его вторым адъютантом в свой штаб. Там белозубый и статный хохотун-ротмистр своим радушием и счастливым характером приобрёл такое же доверие и уважение сотоварищей, каким пользовался и на своей прежней службе, в конногренадерском астраханском полку; Полк сей сопровождал фельдмаршала как его личный конвой и был полком введённой Петром конной пехоты, как и полк ингерманландцев, составлявший конвой Меншикова. Не только офицеры, но и солдаты полка шли обычно в походах «о конь» и умели сражаться как в пешем, так и в конном строю. Это роднило конногренадер с петровской гвардией — преображениями и семёновцами — и придавало офицерам этих полков некое чувство избранности, И если Пётр I считал, что гвардеец всё может, то тоже самое Шереметев думал о своих астраханцах, а Меншиков о своих ингерманландцах. Несколько офицеров-астраханцев и составляли всегдашнюю компанию Чирикова. Были, правда, сейчас среди них и несколько офицеров, приписанных к штабу. Весёлая кавалькада беспечно неслась по обсаженной цветущими каштанами дороге, весенний ветерок весело волновал, сердца, и вот впереди показались тянущиеся к небу лапы католических костёлов и купола православных соборов — Львов!

— Послушай, Корнев, ты по прежней службе бывал, должно быть, в сём вертограде? — добродушно прогудел Лука Степанович, обращаясь к молодому поручику, скакавшему рядом с ним стремя в стремя. Впрочем, хотя офицеру было не более двадцати, выглядел он куда старше, прежде всего из-за жёсткого сабельного шрама, пересекавшего правую половину лица.

— Во Львове я бывал дважды, ротмистр! Когда наш корпус шёл на соединение с войском короля Августа. И второй раз, мимоходом, когда Август через Львов бежал в Саксонию. Зато потом в Дрездене и Франкфурте-на-Майне прожил несколько месяцев! — Голос у молодого офицера был с хрипотцой, обветренное лицо выдавало участника долгих и трудных походов.

Роман Корнев, а это был он, ушёл с дедовского подворья в Новгороде, когда ему было шестнадцать лет, записавшись вместе со старшим братом Никитой в драгуны, и разделил всю жестокую судьбу новгородского драгунского полка. Сей славный полк оказался зачислен в русский вспомогательный корпус, отправленный во вспоможение союзнику Петра королю польскому и курфюрсту саксонскому Августу. Саксонское командование бросало русский корпус в самое пекло: корпус бился под Варшавой, Пуницем и Тюллендорфом, испытал полуголодную стоянку в Силезии. Под Фрауштадтом, где была разгромлена вся саксонская армия, русский корпус прикрывал её отход, большей частью был окружён и перебит шведами. При этом по приказу фельдмаршала Рёншильда шведские гренадеры обнаготили русских пленников, связали по двое и перекололи штыками под завывание февральской вьюги.

В Саксонии остатки корпуса по дошедшему приказу Петра I объединили в сводный полк, который отважно бился под Ильменау и сумел-таки прорвать железное шведское кольцо. Оттуда славный полк ушёл на запад, во Франкфурт-на-Майне. В обозе полка спасся и саксонский командующий, фельдмаршал Шуленбург. Русский полк, волей переменчивой военной фортуны заброшенный в Западную Германию, казалось, был обречён на верную гибель, но по весне 1707 года совершил тысячевёрстный переход и, пройдя через Германию, Австрию, Моравию и Польшу, сумел соединиться с армией Шереметева. Неудивительно, что на офицеров этого полка все взирали с особым почтением, как на закалённых ветеранов.

Поскольку полк был наименован теперь пехотным, то офицеры-драгуны, желавшие служить по кавалерии, были оставлены пока при штабе Шереметева, ожидая нового назначения. Был среди них и Роман Корнев, прославившийся ещё среди новгородских драгун своей удалью.

Даже Лука Степанович обращался с молодым поручиком с особой предупредительностью, тем более что жестокий шрам на лице офицера лучше всего свидетельствовал о его участии в самых жарких схватках, а крепкая плотная фигура, как влитая сидевшая в седле, говорила о нём как о добром коннике. Молодцевато повернувшись в седле, Корнев бросил с насмешкой:

— Поляки почитали Львов неприступной фортецией, но шведский Каролус показал им, что на свете нет неприступных фортеций! — И добавил со злостью: — А король польский Август, стоявший со всем войском у Варшавы, палец о палец не ударил, чтобы помочь осаждённому Львову! У нас в полку тогда много о том толку было! — Роман замолк и мрачно задумался, вспомнив, что большинства тех молодых и задорных офицеров, толковавших с ним о предательстве Августа, уже нет в живых.

— Говорят, шведы вывезли из Лемберга четыреста телег золота и серебра только в королевском обозе! А сколько было припрятано добра в солдатских ранцах и офицерской поклаже?! — восхищённо причмокнул языком толстый майор из немцев-наёмников.

— Что, Фриц, завидуешь, что в срок не переметнулся на шведскую сторону?! — оглушительно захохотал Лука Степанович. — Так погоди, швед ещё к нам заявится!

— А сколько, должно быть, в таком славном городе славных сударушек! — преважно бросил юноша-прапорщик, осмелившийся подскакать к Чирикову.

— Ах ты, старый амантёр! — Железная длань Луки Степановича отвесила такой мощный шлепок по спине прапора, что тот едва не вылетел из седла.

— Да я что? Я так, к слову! — сконфуженно пробормотал прапорщик под общий смех господ офицеров.

— Ничего, воробышек, не стесняйся! Я ныне же тебе славную кралю подберу! — продолжал насмешничать черноусый ротмистр.

— Лучше вам, прапорщик, нового конька подобрать — не то эта кляча, что под вами, не вынесет дальнего похода! Уже сейчас с одышкой! — как бы нехотя процедил Роман.

— И то верно! — уже деловито поддержал его Чириков. — Глянь, воробышек! Да, никак, у городских ворот конная ярмарка? Вот и выберем тебе там кобылу вместо бабы! Вперёд, господа!

И офицерская кавалькада с шумом помчалась к городским воротам.

На Бальную Раду во Львов съехалось тысячное панство. А где панство — там и непременная конная ярмарками каким разнообразным конным составом блистала она! Поражали своей силой и мощью здоровенные першероны и брандербуржцы, способные тянуть многопудовые пушки и тяжёлые фуры; красовались стройные арабские аргамаки самых разных кровей; табунками носились по кругу выносливые татарские лошадки-степняки, которые легко могли отмахать без отдыха полсотни вёрст, мужицкие коняги-трудяги стояли по соседству с холёными жеребцами для шляхетского выезда; а подобранных по мастям вороных, гнедых и белых в яблоках красавцев для полковых смотров явилось столько, что у наших офицеров от такого конного парада глаза разбежались! Были там и диковины! Целая толпа стояла, к примеру, вокруг полосатого жеребца. Еврей-фактор, продававший лошадь, устал всем объяснять, что порода сия гишпанская, именуемая тарант.

— Поверьте, Панове, этот тарант не уступит татарской лошадке по выносливости, а по резвости даст фору любому «мадьяру», — уверял фактор покупателей.

— Врёшь, собака! — Толстый багроволицый пан, выставив вперёд брюхо, обтянутое золочёным поясом, весело оглядел собравшихся и подмигнул. — И как ещё складно врёшь!

— Ваша воля, ясновельможный пан, не покупайте таранта! Никто и не заставляет пана покупать. Да только, я думаю, у пана в карманах и таких грошей нема! — насмешливо бросил фактор, оглядываясь на настоящего хозяина полосатика, высоченного жолнера с иссечённым жестокими Шрамами лицом. Шпага у жолнера была столь длинной, стальные латы на груди так зловеще поблескивали, что вряд ли кто решился бы с ним сейчас связываться.

Глянув на брюхо толстяка, жолнер бросил с презрением:

— Перестань, Яцек, лаяться с этим дураком! Сразу же видно, что у пана язык такой же длинный, как и рукава на жупане!

Дружки жолнера, толпившиеся за его спиной, разразились хохотом от удачной, на их взгляд, шутки своего главаря.

— Да как ты посмел, молокосос, оскорблять меня, пана Ильховского! Сейчас я покажу тебе, как бьются золотые гусары короля Яна!

Толпа не успела опомниться, как багроволицый пан выхватил из ножен прадедовскую саблю и бросился на жолнера. Однако в гневе пан не разглядел грязной весенней лужицы и грохнулся в неё как раз перед тем холмиком, на котором красовался жолнер. Толпа захохотала.