Когда умирают слоны

Вернувшись к себе наверх, Дронго осторожно открыл коробку. В ней лежал завернутый в промасленную бумагу пистолет Макарова. Хорошо смазанный и с одной запасной обоймой. Дронго подумал, что теперь будет чувствовать себя гораздо увереннее. Оставив коробку в незапертой тумбочке, он спустился в гостиную, где теперь рядом с одним из сотрудников Нодара стояла молодая женщина, одетая в военную офицерскую форму. У нее была короткая мальчишеская стрижка, мелкие черты лица, карие глаза, узкие губы. Увидев вошедшего Дронго, она замерла, словно ожидая приказа старшего по званию.

– Здравствуйте, – кивнул ей Дронго, – очень рад вас видеть, госпожа Мегрилишвили.

– Спасибо, – чуть улыбнулась она, – вы, очевидно, тот самый эксперт, о котором мне говорили? Я была в гостях, но меня нашли и попросили срочно приехать. Я слышала о взрыве у здания нашего министерства, но не думала, что меня позовут из-за этого. – По-русски женщина говорила почти без акцента.

– Не только из-за этого, – отозвался Дронго. – Давайте перейдем в соседнюю комнату и поговорим. На сколько я могу задержать мою гостью? – обратился он к сопровождающему ее сотруднику Министерства безопасности.

– Мне приказали привести ее к вам и ждать, пока вы не закончите разговора, – доложил офицер.

– Значит, меня можно оставить здесь хоть до утра, – невесело усмехнулась женщина. – Трудно быть военным переводчиком в наше сложное время.

Они прошли в соседнюю комнату, где стоял большой темный рояль, немного пожелтевший от времени. Сели на низкий диван у стены.

– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался Дронго. – По фамилии слишком официально, а по имени – фамильярно.

– Конечно, по имени, – улыбнулась она, – меня все зовут Лилией.

– Меня обычно называют Дронго, – произнес он привычную фразу.

– Знаю, – откликнулась она. – Мне сообщили, что меня ждет эксперт с таким странным именем.

– И, очевидно, сказали, что я провожу расследование неожиданной смерти генерала Гургенидзе, с которым вы недавно вернулись из поездки в Вашингтон?

– Да, сообщили. Вообще-то мне сказали, что вы американский эксперт. Но я слышала про Дронго достаточно много, если вы тот самый известный Дронго.

– Тот самый, – проворчал он и предложил: – Давайте перейдем на английский. Возможно, нас здесь слушают. Вы должны знать английский достаточно хорошо, если были официальным переводчиком грузинской делегации.

– Надеюсь, что знаю, – ответила она, тут же переходя на английский. – Мои родители работали в Канаде, в торгпредстве еще в советское время. Я училась там в местной школе. Потом мы переехали в Австралию. Для меня английский такой же родной, как русский и грузинский.

– Я обратил внимание на ваш русский. Вы говорите без характерного грузинского акцента. И ваш английский тоже абсолютно безупречен. Как родной язык.

– У меня должны быть четыре родных языка, – призналась молодая женщина. – По отцу я грузинка, а по матери – еврейка. Мы вернулись в Тбилиси после неожиданной смерти моей мамы в 94-м году. Она погибла в Мельбурне. Мне тогда было семнадцать. Я не могла оставить отца одного, а он хотел вернуться в Грузию. Отец получил инвалидность и считал, что будет лучше, если мы переедем в Тбилиси.

– Он получил инвалидность, а ваша мать погибла, – повторил Дронго, – что случилось с ними в Австралии? Извините, если я задал бестактный вопрос.

– Попали в автомобильную катастрофу, – нахмурилась Лилия, – в них врезался грузовик. Мать погибла сразу, а отец стал инвалидом. Его отправили в Москву, на пенсию. У нас в Москве есть квартира, но отец решил, что будет лучше, если мы переедем в Грузию. Мы сдаем свою квартиру в Москве и на эти деньги живем вот уже около семи лет. Я закончила институт иностранных языков и пошла работать военным переводчиком.

– Ваш отец жив?

– Да. Я живу с ним.

– Он не считает, что ошибся, вернувшись в Грузию? Поменяв жизнь в спокойной Москве на достаточно сложную в Тбилиси?

– Нет, – убежденно ответила Лилия. – Надо знать моего отца. Он гордится тем, что его дочь служит в армии. Папа оформил грузинское гражданство для нас обоих, чтобы я могла служить в нашей армии.

Дронго подумал, что завидует таким людям, сумевшим найти себя в сложных условиях существования новых независимых государств. Как же надо верить в перспективу развития своей страны, чтобы быть таким оптимистом! И вдруг спохватился: «Получается, что я пессимист? Потому что я не верю в нормальное существование отдельных частей распавшегося государства, которое раньше называлось Советским Союзом. И слишком долго, слишком больно переживаю его распад. Хотя, наверное, все правильно. Кто-то мне говорил, что в римских провинциях острее чувствовали распад некогда великой империи, чем в самом Риме. Последние двести лет императорами там были выходцы из провинций. В отличие от римлян, превратившихся в циников и эгоистов, потерявших веру в богов и собственные идеалы, провинциалы продолжали жить идеей великой империи. Может, и я такой же провинциал, переживший распад моей империи?

Но ведь отец Лилии Мегрилишвили тоже пережил этот распад. И даже работал в благополучной Австралии во время всеобщего развала. Но после случившейся трагедии решил вернуться в Грузию. А что должно произойти со мной, чтобы я вернулся в Баку? Или я по-прежнему буду искать преступников по всему миру и ностальгировать по прежней стране, которой нет уже столько лет? Может, мне пора уже завершать мои «сольные» выступления?»

– Вы знали генерала Гургенидзе до того, как поехали с ним в командировку? – спросил Дронго у своей собеседницы.

– Нет. Но я о нем много слышала.

– А генерала Аситашвили?

– Конечно, знала. Мы с ним несколько раз выезжали в подобные командировки.

– Он злоупотребляет спиртным?

Она вздрогнула:

– Почему вы спрашиваете?

– Мне так показалось.

– Иногда случается. Но никогда во время переговоров. Он слишком ответственный человек, профессиональный военный. Только после завершения переговоров мог позволить себе такое. Но обычно запирался в своем номере и пил, никого не приглашая.

– Это худший вид пьянства – со своим отражением, – прокомментировал Дронго. – А для грузина почти невозможный. Но коли вы были с ним в нескольких командировках, то скажите, пожалуйста, его поведение в последней поездке отличалось от поведения во время других визитов?

– У нас были служебные командировки, господин Дронго, – предостерегающе проговорила Лилия. – Мне не хотелось бы говорить на эту тему. Я офицер и…

– Меня пригласили сюда для расследования убийства генерала Гургенидзе, – напомнил Дронго. – Пригласили официальные грузинские власти. Неужели вы думаете, что нам разрешили бы подобную встречу, если бы она не была нужна в интересах дела? Не беспокойтесь. Мне не нужны ваши служебные секреты. Я должен понять, кто именно был заинтересован в смерти генерала Гургенидзе.

– Только не Аситашвили! Он его очень уважал. Я сама слышала, с каким уважением он говорил о генерале, хотя признавался, что вообще не любит полицейских.

– И тем не менее у них бывали размолвки?

– Откуда вы об этом знаете?

– Мне рассказал сам Аситашвили.

– Да, иногда они спорили. Но это были чисто служебные споры, не выходившие за обычные рамки. Ничего личного.

– Где они спорили?

– В каком смысле? – не поняла Лилия.

– В отеле? На улице? В машине? Во время переговоров? В ресторанах? Когда именно?