Когда время штормит
Шрифт:
Сам Дрейк видел в этом непонятном свечении знак не слишком хороший. Ведь никогда подобного явления ему еще не встречалось. Впрочем, океан скрывал от людей многие свои тайны. И опытный капитан-капер, которого испанцы за храбрость и дерзость прозвали Эль Драго, что означало «Дракон», прекрасно понимал это. Глядя на невиданные никогда раньше переливы света на фоне туч, которые закрыли горизонт прямо по курсу, знаменитый капер нервничал, что удача в любой момент может отвернуться от него. Ведь ждать от встречи с этими тучами, подсвеченными необычными разноцветными огнями, можно было всего, чего угодно, а от всей эскадры после тяжелого похода остался всего лишь один корабль. Хотя, стоя на мостике и внимательно разглядывая необыкновенное
Матросы с «Вызывающего» уже собирались начать пить ром, когда неожиданно с трапа, ведущего вниз, выскочил молодой парень, выкрикнув:
— Эй, стойте! Это же ром для коктейлей! Он невкусный.
Все трое сразу обернулись и застыли, не зная, как себя вести. Одетый в майку и шорты парень лет двадцати пяти выглядел здоровенным, рослым и с широким торсом. А мышцы на его голых руках просто бугрились, навевая на матросов нехорошие мысли. Но, ничего не произошло. Даже материть их этот парень не стал, а просто поставил на стойку бара еще одну упаковку, сказав:
— Вот, лучше угощайтесь водкой. За счет заведения. Но, только не злоупотребляйте, иначе начальство ваше не одобрит, да еще и мне влетит.
С этими словами он вскрыл упаковку с бутылками, на этикетках которых значилось «Smirnoff», достал из-под барной стойки стопки, налил матросам, да еще и выставил перед ними закуску на бумажных тарелочках, высыпав туда какие-то тоненькие кругленькие кусочки желтого цвета, которые оказались на вкус обыкновенной жареной картошкой, только очень уж тонко нарезанной.
— Что это? — спросил Миронов, первым осторожно распробовав хрустящий кругляш.
— Чипсы. Вот, берите еще, — произнес парень, выставив на стойку разноцветную цилиндрическую упаковку с нарисованным круглолицым усатым дядькой.
И матросы набросились на необычное кушанье, за пару минут прикончив все содержимое картонного цилиндрика.
— Так за что пьете? — поинтересовался крепкий бармен, разглядывая матросов с эсминца.
— Как за что? За знакомство! — не растерялся Миронов, осушив стопку.
— Ну, тогда будем знакомы. Меня зовут Денис, — сказал парень.
Матросы тоже назвали свои имена. А Миронов, как самый разговорчивый из них, спросил, указывая на чипсы:
— И где вы только такие вкусные штуковины берете?
Парень немного удивился:
— Известно где. С берега на яхту грузим время от времени. А вам что, чипсов не дают на эсминце?
— Не дают. Нам такие лакомства не положены. Мы же на службе. Да и пить нам тоже не положено, конечно. Но, вот проходили мимо, бутылки увидели и не смогли удержаться, — честно признался Лагутенко, у которого внезапно проснулась после первой опрокинутой стопки его комсомольская совесть. Ведь считался он активистом на корабле, да и для особиста всегда задания выполнял, что тоже способствовало продвижению в комсомольской карьере. И сейчас нужно было внимательно за всем наблюдать на буржуйской яхте с власовским флагом, а не водку хлестать. Он понимал это, но сделать с собой ничего не мог, потому что силы воли прекратить пьянку немедленно у него не хватало.
— Ну, как же удержаться, если выпить нужно! — поддержал друга матрос Глебов, подставляя бармену стопку, чтобы тот налил еще.
— Да, надо обязательно выпить хотя бы за наш космический спутник, который четвертого октября запустили, перед самым нашим походом! — согласился Миронов.
И советские матросы опрокинули в себя еще по одной стопке водки. Ровно в этот самый момент включилось и освещение. Зажглись по всему салону светодиодные светильники, их огоньки отразились в толстых стеклах столов, в полированном дереве, в позолоченных пилонах и поручнях. Отчего интерьер сразу же приобрел праздничный вид. И немного уже осоловевшие
матросы завертели головами, удивляясь всей этой роскоши.— Неплохо тут буржуи у вас устроились, — пробормотал Лагутенко.
Природное явление, напоминающее полярное сияние, наконец-то бледнело, да и качка тоже все уменьшалась. И вскоре волнение уже нельзя было даже назвать серьезным штормом. День переходил в вечер. И, стоя на мостике, командир эсминца разглядывал яхту, очень красиво засветившуюся разноцветной электрической подсветкой. Аварийная партия наконец-то запустила на «Богине» дизель-генераторы. Но, пока двигатели еще не заработали, и прогулочное судно по-прежнему находилось в дрейфе. Хотя стихия теперь потеряла прежнюю грозную силу и лишь слегка подбрасывала яхту на горбах уже совсем не таких высоких волн.
Вскоре начала действовать и радиосвязь, но сначала только между катерком и эсминцем. А потом уже и с «Богини» сообщения пошли по радиоканалу. Вот только весь остальной радиоэфир почему-то по-прежнему продолжал молчать. Да еще и никаких признаков эскадры кораблей Тихоокеанского флота, к которой «Вызывающий» был обязан присоединиться к этому времени, не наблюдалось. Зато на горизонте заметили небольшой парусный корабль, который приближался с востока. Павел Колесников, всматриваясь в парусник в сильный морской бинокль, увидел над парусами и характерный морской флаг Англии: красный крест на белом поле.
Чтобы Дворжецкий не дергался, оба здоровяка продолжали его удерживать на кровати лицом вниз, пока молодой доктор с эсминца делал свое дело. Борис вырывался, орал и сыпал матерными словами, но экзекуторы были неумолимы. Благодаря их усилиям все стекла, впившиеся в тело, удалось вынуть, самые глубокие раны были успешно зашиты, а кровотечение остановлено. Вот только пациент по-прежнему бурно выражал недовольство. Даже когда его отпустили, перестав держать.
Ефремов, конечно, понимал, что пациент находится в невменяемом состоянии, вызванном, возможно, болевыми ощущениями, но не до такой же степени, чтобы так всех вокруг оскорблять? Тем более, что ни один из порезов не был достаточно опасным. Этот человек не буйный сумасшедший все-таки? Или буйный? Дмитрию было с кем сравнивать. Советские матросы и офицеры, с лечением которых он имел дело, всегда стойко терпели боль. И даже в гораздо более серьезных ситуациях, грозящих тяжелыми последствиями, например, когда несколько человек на эсминце обварились паром во время одной из аварий, никто, конечно, так не орал. А этот толстячок просто разошелся, перейдя все границы. Потому в ответ на очередную порцию оскорблений Ефремов пригрозил ему:
— Если не успокоитесь, то сильное снотворное вколю, чтобы сутки поспали и в себя пришли.
И тут Дворжецкий впервые взглянул Дмитрию в глаза, словно бы сразу протрезвев, и проговорил без всякого крика, но довольно злым тоном:
— Да кто ты такой, чтобы моей жизнью и здоровьем распоряжаться? Да я вообще не понимаю, откуда ты взялся, и кто тебя сюда притащил. Но, я их всех накажу, будь уверен. Да и с твоим руководством собираюсь разобраться, почему тебе не выдали ни одноразовых шприцев, ни одноразовых игл для зашивания ран. Да ты сейчас мог же мне любую инфекцию внести! И на что мне такая помощь?
Диме стало обидно. И он произнес:
— Я военный врач, и все мои медицинские принадлежности абсолютно стерильны. А вы, как я понимаю после того, что услышал здесь, хозяин этой яхты? Но, ведь это не дает вам права обзывать всеми словами того, кто пришел к вам на помощь из самых лучших побуждений. Меня позвали, чтобы помочь вам, а не ругаться с вами. Простите, конечно, что причинил боль, извлекая стекла, но, если бы их осколки остались в ваших ранах, было бы гораздо хуже. Уж поверьте. Я сделал все, что мог. Моя врачебная совесть чиста. Вы же теперь выздоравливайте, как хотите. Надеюсь, ваш судовой врач умеет снимать швы. До свидания.