Когда жара невыносима
Шрифт:
Джек, казалось, сомневался. Элли едва удержалась, чтобы не стукнуть его по затылку.
– Джек, тебе это необходимо!
Он уставился в пол, опустив широкие плечи. Согласиться – значит проиграть. Но, наконец, он вынул из рюкзака блокнот и ручку и четким, красивым почерком написал полный список всего, что требовалось. Вручив Элли список, смущенно заглянул ей в глаза. Он проявил беспомощность. Опять.
Мужчины…
Зазвонил ее мобильный. Элли нахмурилась, номер был незнакомым. Низкий, определенно женский голос попросил позвать Джека. Кто, черт возьми, знает о его местонахождении? Но, с другой
Элли передала мобильный Джеку. Кто, интересно, звонит? Голос хриплый и весьма сексуальный. Любовница? Коллега? Подруга?
– Привет, мам.
Значит, мама. Элли вышла из комнаты, неприятно пораженная силе облегчения.
Джек, скрипя зубами, поднес телефон к уху. Ему до смерти хотелось выспаться. Неужели он и этого не заслужил?
– Я неделю не могла с тобой связаться! – истерически взвизгнула мать.
– Мам, ну мы же договаривались. Ты начинаешь волноваться только через три недели. – Он изо всех сил старался быть вежливым. Родителям много пришлось пережить из-за него, но, честное слово, чрезмерная забота матери раздражала.
– Ты ранен? – Рей спросила в упор.
Он так и не научился ей врать.
– Дай мне поговорить с отцом, мам.
– Значит, ранен. Дерек! Джек ранен!
Джек услышал в трубке ее сдавленные рыдания, а затем спокойный, как оазис, голос отца:
– Ты ранен?
– Ну…
– Куда?
Куда только не ранен. Но ведь не жаловаться же, в самом деле!
– Парочка ушибов. Ерунда, в общем. Скажи маме, чтоб не нервничала.
Джек услышал на дальнем фоне ее неразборчивую, взволнованную речь.
– Мама советует тебе посетить доктора Джанса. Записать тебя на прием?
Он уже и забыл, когда обследовался. Изо всех сил старался забыть мучения юных лет, но ежегодные диспансеризации напоминали ему об этом. Джек печально опустил голову, но тут снова вмешалась Рей:
– Джек, на прошлой неделе звонили Сандерсоны.
У него упало сердце, к горлу подступил ком. Брент Сандерсон. Джек выжил, потому что погиб Брент. Как с этим жить? Постоянные мысли о том, что он живет чужой жизнью – и единственное оправдание – прожить ее не зря.
– Через шесть недель будет семнадцать лет со дня операции. Брент погиб в семнадцать. – Голос Рей дрожал.
Не нужно было говорить об этом. Джек прекрасно помнит. Им обоим было семнадцать, когда они поменялись сердцами.
– Они хотят устроить вечер памяти. Пригласили нас. И тебя. Мы пообещали прийти. Я сказала, что поговорю с тобой.
Джек тяжело вздохнул, уткнувшись в подушку. Он изо всех сил старался не думать о Бренте, жить дальше, двигаться вперед, но прошлое оказалось сильнее. Джек многое бы отдал, чтобы не идти на этот вечер.
– Весьма любезно с их стороны, но лучше бы мне там не появляться.
– Как ты можешь так говорить?
– Ты думаешь, им приятно будет видеть меня живым и здоровым, прекрасно осознавая, что их сын уже семнадцать лет в могиле?
Они подарили ему сердце сына. Он, как мог, старался облегчить их муки. Это исключало любое общение.
– Они не такие. Они хотят встретиться с тобой. Ты годами откладывал встречу!
– Я не откладывал. Так получалось.
– Я
не ошибусь, если скажу, что тебе самому это неприятно, – заключила Рей.Умная женщина его мать.
– Мам, я постараюсь прийти. Подумаю над этим, когда снова буду в Штатах.
– Ты не в Штатах? – взвизгнула Рей. – Где ты вообще?
Джек скрипнул зубами.
– Твое сюсюканье меня бесит!
– А меня бесит твоя работа! Как ты после такой борьбы за жизнь вообще можешь рисковать?
– Глупо зря прожить жизнь, доставшуюся так нелегко! Я хочу играть с судьбой в русскую рулетку, а ты мечтаешь, чтобы я сидел на одном месте да еще, чего доброго, женился и наплодил детишек! Я ничего не забыл?
– Нет, – проворчала Рей, – но я говорила намного убедительнее.
– Убедительное нытье остается нытьем. Но я все равно тебя люблю, старая ты ворчунья.
– Гадкий мальчишка!
– Пока, мам. – И Джек отсоединился, со злостью швырнув мобильник на подоконник.
Почему родители считают вину и страх мотивом его безбашенного образа жизни? Так и есть. Ну конечно, так и есть. Чем это плохо? Они не понимали, возможно, он сам не мог им объяснить, но именно монотонная, унылая рутина стала бы для него медленной смертью. В четырнадцать из неугомонного, жизнерадостного подростка он превратился в ходячего мертвеца, бледную тень. Большую часть времени проводил в больницах, остальное дома. Не жил, а существовал в те годы. Будь у него возможность вернуться к активной жизни, с какой радостью он ухватился бы за этот шанс! Он хотел все увидеть и испытать. За себя и за Брента.
Любая привязанность – к дому, городу, человеку – стала бы для него адом. Родители хотели, чтобы сын остепенился, но он понимал: ничто и никто не заставит его это сделать. Работать и двигаться вперед – вот что такое настоящая жизнь.
Джек погасил ночник и, разглядывая тени на потолке, старался не вспоминать прошлое. Любимая работа, как обычно, подкинула ему неожиданностей, он оказался в непривычном месте. Но он привык к этому. «Кроме того, знакомство с потрясающей дочерью Митчелла того стоит», – подумал он, закрывая глаза.
В следующую ночь, бессонно глядя в потолок, Джек слушал песню лягушек и трели сверчка за окном. Странное волнение наполняло душу, и он понял, что вряд ли уснет. Он поднялся, натянул джинсы и в темноте побрел к веранде. Сквозь открытые окна услышал шум волн, бьющихся о камни, и вдохнул звеняще-соленый воздух.
Услышав голос Элли, он опустил занавеску, высунулся в окно и увидел, как девушка поднимается на веранду. Она выглядела усталой. Голубой поварской халат был испачкан мукой. Джек взглянул на часы, да уж, возвращаться с работы в половине одиннадцатого – врагу не пожелаешь.
– Джинджер, моя жизнь – фильм ужасов.
Джинджер? Бабушка-ирландка, мать Митчелла?
– Мне просто необходима помощь мамы, но я не могу ее просить. Я по уши в работе, скоро конец месяца, денег нет, вдобавок нужно платить НДС. Мало того, здание булочной продано, надо переезжать, а некуда! В довершение всех бед твой чудесный сын подкинул мне гостя!
Да, она не очень-то рада его пребыванию здесь. Зато притворяется искусно.
– Нет, он-то ничего, – Элли продолжала вещать в трубку, опустившись в кресло. – Бывали и хуже.