КОГИз. Записки на полях эпохи

– Я с Сергеевым вчера общался, и он мне все рассказал! Знаешь, если ты мне достанешь вместо вырезки целую газету, я тебе заплачу за книжку сто рублей.

Не помню, кто тогда работал в отделе культуры в «Ленинской смене»: Володя Викторович или Саша Пашков, но газету для Яшки я нашел. А через год он мне под большим секретом у себя дома показал каталог русских книг, выставленных на торги аукционным домом «Друо», и я с удивлением и трепетом узнал на одной из фотографий свою «Лирику» и свою газетную заметку. Эстимейт меня тоже порадовал – 10 000 франков!

XIII. Как воровали Хлебникова

1

Раннее мартовское утро было сырое, грязное, будто прокуренное, а скорее, походило оно на невыжатую половую тряпку, которой вытерли прихожую в общественном месте. Но Николая это не смущало: он никакую погоду особенно не любил, так же как и непогоду. Он просто любил хорошо и добротно одеваться. Вещи на себя он обычно покупал в комиссионках: там можно было встретить что-то настоящее, заграничное и недорого. А иногда и дорого, но это были – вещи.

Пальто у него было – реглан из настоящего английского драпа «кастор» с подбитыми ватой плечами. Драп такой плотный, что крыши крыть можно, по крайней мере, «бекасинником» или «восьмеркой» с сорока метров не прострелишь. Ботинки – желтые, тупорылые, американские, еще довоенной моды, с рантами. К ботинкам – галоши девятого размера. В городских магазинах галош уже не продавали, и приходилось за ними ездить на рынок в Городец, в «сельхозкооперацию». Брюки были с манжетами, старомодные? из мягкой качественной ирландской шерсти и без стрелок, даже не глаженные? они выглядели на «ять». Шапка – пирожок, кожаная с соболиной опушкой, больше похожая на еврейскую чаплажку, он и купил ее у старого часовщика Марка Исаевича вместе с золотыми часами.

Любимой забавой Николая было разыгрывать «театр для себя», мизансцены для которого предоставлял с большим разнообразием город. Николай мог в полупустом автобусе через весь салон громким поставленным голосом вдруг обратиться к кондукторше с вопросом: «А это не на вашем маршруте вчера женщину зарезали?» – «Как – зарезали?» – «Как, как? Бритвой! По горлу махнули и вытащили у нее из лифчика двести рублей. Она как раз в этот день на базаре мясом расторговалась – свинью-то закололи…»

Мог ни с того ни с сего остановиться на многолюдной улице и, маша руками, а потом сложив их рупором, кричать кому-то несуществующему на пятом этаже стоявшего на противоположной стороне дома: «Ты щи-то из печки вынуть не забудь и ключ, уходя, под коврик положи!» Люди недоуменно останавливались и тоже задирали головы куда-то вверх.

По телефону он мог представиться корреспондентом газеты «Жэньминь жибао», а знакомясь, протягивал свою плотную холодную руку и произносил: «Сологуб!» Или: «Писатель Лажечников!»

Находясь рядом с ним, надо было всегда быть готовым к тому, чтобы стать одним из соавторов его мини-спектаклей, не будучи в курсе его режиссерской задумки.

Я помню, как однажды сидел на скамейке напротив гостиницы «Москва» и ел мороженое на палочке. И тут ко мне подошел Николай (а мы были еще не знакомы – так, шапочно: привет-привет) и подвел маленького человека с калмыцким лицом со словами: «Вот познакомьтесь: профессор Синичкин, синолог, из Бугульминского университета, а это – Коля Тряпкин, поэт и переводчик, мы с ним пять лет проработали в китайской миссии». Кто из нас был Синичкин, а кто – Тряпкин, мы оба не поняли, но все трое остались довольны.

2

В одно раннее мартовское утро Николай хороводил около магазина «Подписные издания». Несмотря на то, что до открытия магазина было еще далеко, толпа собралась человек в пятьдесят: ожидалась подписка на Жорж Санд.

Мы с Натаном в тот день встретились на Мытном рынке.

Натан был городской достопримечательностью. Лучший в Нижнем настройщик пианино, он пользовал не только нужных директоров магазинов, но и всех заезжих знаменитостей, готовя им инструменты перед выступлениями в городской филармонии. Дома у него была папочка, куда он складывал программки с теплыми словами от всяких Рихтеров и Эмилей Гилельсов. А уж виолончелиста Ростроповича, которого министр культуры Фурцева сделала временно «невыездным» и который в те годы чуть ли не перебрался в наш город жить, так часто он здесь выступал, Натан всегда называл «мой друг Слава». И это действительно великий музыкант Слава в каждый свой приезд заходил к Натану поболтать. Натан же, добрая и чистая душа, водил Славу, начинающего коллекционера, по разным дворянским старушкам: Приклонским, Лебским, Штефко. И Слава честно покупал у тех какие-то фарфоровые статуэточки, серебряные, с живописной и перегородчатой эмалью шкатулочки, а также всякую мелочь, вроде запонок работы какого-нибудь Михаила Перхина.

В благодарность за эти мелкие услуги Ростропович, заикаясь, одаривал Натана всякими политически-артистическими сплетнями. Это с легкой руки Натана пошла гулять история, как Ростропович с местным дирижером Изей Гусманом посылали телеграмму.

Как-то поздно, уже после концерта, гуляли они по Свердловке, и вот, часа в два ночи, Мстислав Леопольдович говорит Израилю Борисовичу: «Пойдем, пошлем телеграмму моему другу Вилли Брандту, поздравим его с ратификацией договора о признании границ с ГДР. Считай – сегодня закончилась наша Великая Отечественная война».

Приходят они в спящий Дом связи и заполняют телеграфный бланк. Текст: «Бонн. Канцлеру Вилли Брандту. Поздравляем ратификацией договора. Растропович. Гусман». Протягивают его молоденькой девушке в окошечке, и та, трезво, прочитав текст, им говорит: «Товарищи, так нельзя – адрес надо полностью, а то не дойдет». Слава, заикаясь и улыбаясь, ей пытается объяснить: «Милая девушка, дойдет, канцлера Вилли Брандта в Бонне знают все». А та серьезно им отвечает: «Не знаю, не знаю… Вчера тоже тут посылал один телеграмму в Семенов какому-то Саше Заводову, говорил, что его в Семенове знают все, а телеграмма-то не дошла!»

Так вот: на рынке я покупал сметану, лук и хлеб, а Натан у кого-то из-под полы выворотил кусочек осетрины, чтобы пожарить себе любимому. Увидев меня, Натан обрадовался, и мы пошли по Свердловке, болтая о том о сем, пока не оказались в центре озабоченной кучи народу, неожиданно полюбившей Жорж Санд.

Готовилась очередная перекличка. По неписаным правилам нашей страны для получения дефицитных товаров составлялись списки, которые с довольно разнообразной периодичностью сверялись. Отсутствующие вычеркивались навсегда. Список на Жорж Санд был составлен вечером и обновлялся каждый час.

И вот, готовясь к составлению окончательного списка, за час до открытия магазина рослый красивый парень, похожий на студента после армии, отвечавший за всю эту бухгалтерию, совершил опрометчивый поступок. Неожиданно он сунул список с карандашом стоящему рядом Николаю и со словами: «Я – быстро. Мне по-маленькому надо» бросился в ближайшую подворотню.

В тот момент когда бумажка перекочевывала в руки Николая, подошли мы с Натаном. Николай озабоченно, негромко, но хорошо поставленным голосом, чтобы окружающие слышали, начал нам жаловаться:

– Дежурил! Сижу у себя в кабинете на Воробьевке, и вдруг звонок – «Срочно направляйся к “Подписным”, организуй порядок: Виктор Александрович Карпычев, первый секретарь обкома комсомола, хочет подписываться на Жорж Санд вместе с народом». Товарищи, вы все слышали? – обратился он уже к близстоящим. – Я предлагаю в окончательный список поставить товарища Карпычева первым номером!

Толпа ответила тишиной.

– А на что сегодня подписка? – неожиданно спросила у Николая тоненькая, болезненного вида, молодящаяся дамочка.