Кох. Вирхов

Сам Кох писал родителям: «В день моего рождения я сделал пять выездов к больным, с 4 1/2 часов утра до 11 1/2 часов вечера. Зато я уже имею доходу около 1000–1700 талеров». И Кох со скрупулезной точностью намечает свой бюджет: он должен купить шубу за 50 талеров, сделать себе новый костюм, и останутся некоторые сбережения, которые он имеет в виду положить в сберегательную кассу. Однако и в эти годы чрезвычайной занятости Кох не переставал думать о научной работе. Он проявил незаурядную черту изобретателя: изобрел электрическую машину и маленький телефон у постели больного. Это его изобретение подверглось всесторонней оценке со стороны клиницистов, — и все они дали лучший отзыв о нем. Кох обратился тогда в одну немецкую фирму в Берлине, и здесь сказалась судьба изобретателя в буржуазном обществе. Эта фирма много лет тянула с ответом, а за это время переняла идею изобретения, сконструировала на основе этой идеи аппараты и очень бойко ими торговала. Так Кох и не вкусил плодов своего изобретательства.

В доме его появились любимые им с детства куры, собаки, кошки, голуби, даже лисенок. Однако мечте его о начале научных занятий не удалось осуществиться.

19 июля 1870 года в 2 часа пополудни Бисмарк заявил в рейхстаге, что ему французский посланник только что передал объявление войны Пруссии со стороны Франции. Гром среди ясного неба, — как рассказывает Кох, — прокатился по всей стране, и Кох воспылал патриотическим намерением стать в ряды войск. По близорукости он был освобожден от военной службы и мог бы не итти на войну. Однако патриотический азарт был настолько силен, что даже расчетливые родители и еще более расчетливая су пруга не возражала против отъезда его на фронт врачом. Вместе со своими тремя братьями, тоже до бровольцами, Кох отправился прежде всего в Майнц и там поступил в военный лазарет. Письма Коха с театра военных действий чрезвычайно характерны 27 августа 1870 года он пишет из Сен-Прива (французский городок) своим родителям: «Почти половин «Сен-Прива сожжена или разрушена гранатами. Мало домов, которые не пострадали бы от обстрела; много раненых, которых нужно эвакуировать… Я не буду никогда жалеть, что я предпринял этот шаг и пошел на войну. Не говоря уже о научных наблюдениях, которые здесь можно собрать и которые чрезвычайно ценны, которых и половины никогда не увидишь в хирургической клинике, — я собрал уже здесь много жизненного опыта, которого иначе в течение многих лет я не имел бы. Прежде всего пропадают все те романтические представления, которые имеют многие о войне, когда сидят спокойно у камина с газетой в руках: здесь все это видишь в настоящем виде и начинаешь ценить те удобства, которые имеешь в свободной жизни в семье». И в другом письме: «Вся романтика, которую война вызывает у тех, которые знают о ней только из книг, пропадает здесь перед бесчисленными мрачными сторонами, которые открывает только пребывание на фронте». И он описывает раненых и больных, которые переполнили его лазарет.

Кох во время войны чрезвычайно нежно заботится о своих братьях: он просит родителей посылать им посылки, сам добывает для них теплые одеяла, пересылает книги, газеты и т. д. Братья потом свидетельствовали, что только величайшая заботливость Роберта Коха дала им возможность счастливо перенести все трудности войны.

Наконец, в первых числах января 1871 года, после 6 месяцев работы на фронте, Кох возвращается на родину. Его давнишнюю мечту о путешествии ему удалось совершить в таком уродливом виде. Дома он застал мать безнадежно больной. Все усилия, которые применял он и вызванные к больной врачи, оказались тщетными: жизнь его матери угасала, она уже не вставала с постели, и 13 апреля 1871 года в возрасте 52 лет мать Коха умерла.

Кох вернулся в Раквиц, где был встречен жителями чрезвычайно радостно. Опять началась погоня за практикой. Однако червь научных стремлений грыз Коха; вероятно, большое впечатление произвели на него научные наблюдения во время войны; вероятно, многое ему за это время пришлось передумать. Во всяком случае, вернувшись, он решительно заявил, что место в Раквице не дает ему внутреннего удовлетворения и что он желает переменить место службы. Несмотря на обвинение в «мальчишестве» со стороны близких, Кох твердо стоял на своем. Он желал получить место окружного санитарного врача, чтобы иметь хотя бы небольшой оклад жалования, на который можно скромно жить и быть в состоянии заниматься научной работой.

Но для того чтобы получить место правительственного врача, нужно было сдать экзамен на окружного врача («физикуса»). Кох подал в правительство Познани, где находился Раквиц, заявление, что желает держать экзамен на «физикуса». Характерна оценка, которую дало познанское правительство Коху; она гласила: «Доктор Кох, живущий в Раквице, в округе Бомст, получивший диплом врача 12 марта 1866 года, подал заявление о допущении его к испытанию на «физикуса». Так как вышеупомянутый по отзыву окружного совета зарекомендовал себя научно образованным врачом и имеет хорошую аттестацию от своих больных и уважение со стороны своих коллег, то Правительство считает, что он может быть допущен к испытаниям на окружного «физикуса». 15 июля Кох держал письменное испытание и писал работы на две темы: первая тема — «О сотрясении мозга с точки зрения судебной медицины и отличие этого заболевания от схожих с ним»; и вторая тема — «О положении судебного врача при решении вопроса о подсудности». «С величайшим усердием, — пишет Кох своему отцу, — я принялся за писание этих работ и надеюсь, что моя работа будет удовлетворять положенным требованиям… Мой экзамен скоро состоится; если меня на этот раз не постигнет мое обычное несчастие, я буду иметь хорошее место «физикуса» и, сверх того, хорошую частную практику».

Неудачи на этот раз оставили Коха. В отзыве об этих его научных работах мы читаем: «В формальном отношении обе работы доктора Коха не представляют ничего особенного. Не говоря уже о необычайной форме и о недостаточно культурном почерке автора, у него недостает указаний литературы, источники перепутаны. Однако при изучении содержания обеих работ видно, что автор прилежно поработал над темами, понял темы и приводит литературный материал с критической оценкой его; манера изложения ясная и корректная. Работа «О сотрясении мозга» обнаруживает знакомство с новейшей литературой и достаточную основательность проработки темы. Автор следует новым данным, когда различает «сотрясение мозга» от «контузии мозга». Вторая тема хорошо проработана исторически и юридически». После еще некоторых замечаний рецензия кончается так: «Ввиду изложенного, несмотря на формальные недочеты, работа оценивается «очень хорошо», и доктор Кох допускается к дальнейшим испытаниям».

Выдержав письменные испытания, Кох перешел к устным, и они кончились для него вполне благополучно. В результате 16 марта 1872 года доктор Роберт Кох получил звание окружного «физикуса». Он уже давно имел в виду свободное место «физикуса», в городке Вольштейн. Однако получить его было не так легко: на правительственное место было много охотников, притом с протекцией, не в пример провинциалу Коху. Кох боролся за это место чрезвычайно ожесточенно. Его поддерживали в этом местные власти, и, наконец, он пишет своему отцу: «Я не писал тебе раньше потому, что дело было неясным, и я не мог привести тебе доказательств того, что я все же имею в здешних местах кое-какой вес врача; хотя в Вольштейне имеются два врача, но я думаю, что буду иметь там практику».

Так прошло шесть лет непрерывных мытарств молодого ученого в его погоне за частной практикой ради куска хлеба. Кох, который с детства тяготел к науке, счел себя счастливым, когда его сделали уездным санитарным врачом в небольшом городишке. И здесь он застрял надолго.

Кох — уездный санитарный врач

Вольштейн был небольшой городок, от 2 до 3 тыс. жителей, в Познани. Кох занял в нем небольшой домик и приступил к работе «физикуса». Содержание за это он получал всего 900 марок в год. Работа «физикуса» за это ничтожное вознаграждение обыкновенно сводилась к тому, чтобы выдавать свидетельства о болезни, устанавливать развитие эпидемий, делать прививки, вскрывать трупы. Однако Кох не ограничивался формальным выполнением этих обязанностей «физикуса». Прежде, всего ему опять пришлось думать о куске хлеба для себя, жены и ребенка и о помощи родным. Опять началась та же нудная погоня за частной практикой. Опять пошли письма его и жены к родным, описывающие тяжелый труд Коха. «Особенно трудно иметь практику по деревням, — пишет его супруга, — подвода, которую посылали за ним, состояла из обычной телеги с вязанкой соломы в виде примитивного сидения. Часто усталый и разбитый Кох возвращался домой, а у ворот стояла уже в ожидании другая телега. Польские крестьяне особенно любят обращаться к врачу по ночам, так как днем и сами крестьяне и их лошади обычно заняты». Кох пользовался чрезвычайной популярностью среди больных: «Когда он входил, больные уже выздоравливали», говорили про него.

И при этих-то тягчайших условиях жизни Кох все-таки не забывал о научной работе и всячески стремился к тому, чтобы начать ее. Знакомый еще в детстве, по работе отца в горной промышленности, с условиями работы в ней, он стал интересоваться развитием профессиональных заболеваний среди угольных рабочих своего округа. Мало-помалу он начал создавать себе «лабораторию». Но что это была за лаборатория! Вместо газа он пользовался для подогревания препаратов керосиновой лампой; из тарелок, наполненных мокрым песком, он сделал нечто вроде прибора для разведения бактерий: на этот песок он капал кровь зараженного животного и следил за ростом культуры бактерии. Единственным утешением для него служил микроскоп, который он, путем сбережений и часто отказа в самом необходимом, купил себе ко дню рождения. Больные, за неимением комнаты для ожидания, ждали приема во дворе. Его кабинет для приема больных был разделен на две половины — в одной половине комнаты стоял стол, на котором располагалась его лаборатория: микроскоп, склянки с разводкой бактерий, его «термостат» (керосиновая лампа), питательные для бактерии среды и т. д. Другая же половина комнаты служила для приема: здесь был его стол, на котором он писал рецепты, около него два кресла, для него и для больного, и у стены — кушетка для исследования больных в лежачем положении. Вот в какой обстановке великий Кох начал свою научную работу и сделал открытия, поразившие буквально весь мир.

В Вольштейне и в округе в то время была широко распространена сибирская язва на животных. Кох принялся за исследование этого бича населения своего округа. И до Коха было известно, что заболевание сибирской язвой причиняется особой палочкой: сибиреязвенные бактерии нашел в крови больных Полендер еще в 1849 году, Давэн описал эту палочку подробно еще в 1863 году. Давэн учил, что только перенос этой палочки от одного животного к другому причиняет болезнь, без этой палочки нет заболевания. «Но почему же, — думал Кох, — сибирская язва часто имеет эндемический характер, то есть животные заболевают поголовно в данной местности, а в другой нет? И почему сибирская язва больше всего распространяется эндемически в сырых, болотистых местностях?» Благодаря эндемичности сибирской язвы некоторые ученые готовы были даже отрицать роль сибиреязвенной палочки в распространении болезни; они пытались объяснить ее распространение в болотистой местности гнилой водой, сыростью и прочими особенностями болотистых мест. Кох стал внимательно следить за развитием палочек сибирской язвы. Он брал кровь от заболевших или умерших животных и прививал ее опытным животным. Слово «опытное животное» громко звучало у Коха по тому времени: единственными опытными животными, которыми он располагал, были обычные мыши, которых он ловил; приобретение других опытных животных было ему не по средствам. И вот он надрезывал у мышей спинки хвостов, заражал надрезы кровью животных, погибших от сибирской язвы или больных ею.

Он видел под своим микроскопом, как бациллы размножались в крови, образовывали целые цепочки, ожерелья; значит, бациллы эти действительно вызывают заболевание сибирской язвой. Кох продолжал дальше свои исследования: он попробовал микроскопический препарат с сибиреязвенными бациллами держать долго под микроскопом. Сначала сибиреязвенные палочки толстели, удлинялись, делались более яркими, а потом, когда препарат стал засыхать, притом после того, как он находился в условиях низкой температуры, неблагоприятной для жизни и размножения бактерий, он вдруг увидал замечательное зрелище под микроскопом: в палочках все ярче стали образовываться зернышки, палочки стали тускнеть, а зернышки, наоборот, делаться все рельефнее, палочки стали распадаться, и из них стали вываливаться эти зернышки — споры.