Кокс, или Бег времени

В последующие дни Джейкоб Мерлин, Арам Локвуд и Бальдур Брадшо каждое утро под эскортом безмолвных гвардейцев являлись на работу в дом своего мастера, а вечером их провожали обратно, причем Кокс никогда не отвечал на их вопросы, не говорил, что же именно они должны делать в приятном тепле за своими верстаками. Сокровища и блестящие автоматы, привезенные за многие тысячи морских миль из Англии для китайского императора, отвергнутые и неувиденные, давным-давно дрейфовали на борту “Сириуса” в Южно-Китайском море и найдут покупателей не раньше, чем в Иокогаме.

Дни оставались солнечными, но ветреными и очень студеными. Император якобы истолковал снег как знак того, что принцу-сочинителю следует извлечь пользу из своего абсолютного слуха и улучшить оперу, представление же оной отложить впредь до достижения высочайшего совершенства, — и, вероятно, поэтому до поры до времени не стал карать астрологов. А те не смели делать дальнейшие прогнозы и на коленях молили некого мандарина, который в ознаменование своего высокого ранга носил на одежде двух вышитых золотом леопардов, — молили о терпении: при пасмурном небе и осеннем ночном тумане звезды читать невозможно.

В тенистых дворах снег таял медленно. Из пастей драконов-драконов-горгулийлишь в полдневные часы капала талая вода, журчание которой вскоре после полудня уже умолкало.

Привезенные в матросских сундучках, ящиках и ларях материалы и инструменты для строительства автоматов и часов разложили согласно указаниям Джейкоба Мерлина на свету, белом, почти веселом зимнем свету, падавшем в окно мастерской, упорядочили и подготовили для выполнения императорского заказа, о котором Цзян и тот мог лишь предполагать, в чем он будет заключаться. Ведь из окружения Великого по-прежнему никаких указаний не поступало. Казалось, глубокая тишина, окутывавшая императора, стала еще непроницаемее из-за страха астрологов, опасавшихся, что кара за ложное предсказание все же их не минует.

Император любил безветренную, сухую и ясную погоду, ибо желал слышать в садах пение, хоры и бренчанье оркестров, непременно под открытым небом. Только там он мог наслаждаться оперой и одновременно наблюдать плывущие облака, а когда оркестр и голоса певцов на несколько тактов умолкали, слышать шелест ветра в листве роз, шепот листьев бамбука, симфонию дикой природы, подчиненной созидательной человеческой воле.

Однако в ходе долгого ожидания погодных условий, отвечающих его предпочтениям, император вполне может потерять терпение и приписать досадные обстоятельства астрологам. Разве не возмутительно, что Всемогущий, любитель безветрия и веселого бега облаков, не мог попросту разорвать пасмурное небо над своей резиденцией и развеять клочки на все четыре стороны? Возмущение требовало виновных, которые понесут ответственность. Астрологи изнывали от страха.

Все больше сведений о том, что Великий любил, отвергал или презирал, сообщал английским гостям Джозеф Цзян, который распространял и переводил шушуканье придворных. Но чего именно император ждал от английского мастера, судя по всему, оставалось тайной даже для самых болтливых доносителей. Не утратил ли Цяньлун интерес к умениям английских гостей? Или просто забыл о них? В конце концов Владыке Не­ба и Земли приходилось нести сквозь время груз всего мира и притом обдумывать бесконечные списки вопросов, а в результате потерять из памяти целые армии.

Кокс, однако, словно бы ничуть не тревожился, в глазах товарищей казался даже настолько уверенным и свободным от всех сомнений, будто в точности знал, чего Цяньлун хочет от него, от них четверых, и ждет лишь позволения поговорить об этом с кем-нибудь еще, а не только с самим собой: он действительно иной раз говорил сам с собой, шепотом. Но если Мерлин спрашивал: Ты говоришь со мной? говоришь с нами? — Кокс не отвечал. Когда оба помощника думали, что никто на них не смотрит, и их взгляды встречались, один либо другой стучал себя по лбу: он рехнулся.

Джозеф Цзян без устали готовил английского гостя к предстоящей аудиенции у императора, показывал ему, как и сколько раз должно преклонять колени и касаться лбом пола и на случай, если аудиенция состоится во Дворце Небесной Гармонии, — одном из семи павильонов, где император принимал своих подданных, — объяснял, каким образом кожаны­ми ремешками привязывать войлочные наколенники для за­щиты от холода и ледяной твердости пола.

В эти часы Кокс наденет длинное красное платье, какие носят мандарины, и никто не увидит войлочных повязок, обычного облегчительного средства для всякого преклоняющего колени подданного высокого ранга. И ничего желтого! — говорил Цзян. Ничего золотого, абсолютно ничего в одежде, что может напомнить цвет, подобающий одному только императору. Ведь в конце концов одно только солнце светит таким цветом, но ни одна из планет.

А луна?

Ах, даже если луна порой стоит на ночном небосклоне, сияя золотом, украшает ее опять-таки лишь отблеск солнца, которое, как Великий своим подданным, дарит ей в самые темные часы толику своего блеска.

Ваньсуйе, сказал Цзян, таково обращение, каким, стоя на коленях, должен воспользоваться Кокс, если император задаст ему вопрос. Так решил Первый кабинет двора, отвечающий за аудиенции. Ваньсуйе — Владыка Десяти Тысяч Лет. Так именовали своего государя и три тысячи евнухов Пурпурного города: Ваньсуйе, даже если они никогда его не лицезрели, Ваньсуйе, даже если только говорили о нем или мечтали о его милости.

Кокс велел помощникам нарезать из отвальцованного в Англии листового металла шестеренки, упорцы и платинки все­ возможных размеров и толщины, велел шлифовать, пилить, полировать... что ни принесет грядущая аудиенция, его никакое задание врасплох не застанет. Однако помощники втайне полагали растущий арсенал больших и малых деталей всевозможных механизмов всего лишь знаком того, что и сам мастер толком не знает, какую задачу ставить перед собой и своими людьми. Цзян призывал к терпению: желания и мысли Великого непостижимы и для ближайших его конфидентов, ведь предсказуемый государь с легкостью может стать игрушкой в руках интриганов или заговорщиков.

Непостижимы и для ближайших его конфидентов? У него есть конфиденты? — спросил Мерлин, меж тем как Кокс скользил взглядом по островку снега во дворе за южным окном мастерской. Следов на снегу не было.

Для советников, поправил себя Цзян, для его советников. На вершине мира конфидентам нет места.

Кокс шагнул ближе к окну. Из тени стены, за которой, по словам Цзяна, расположен Дворец Женщин, появилась вереница портшезов, каждый из которых имел форму ладьи, роскошной гондолы.

Двенадцать, четырнадцать, шестнадцать портшезов на­ считал Кокс — искрящаяся золотом флотилия, покачиваясь в руках носильщиков, плыла по девственной белизне снежного острова. Судя по землисто-бурым одеяниям, носильщики были евнухами. Хотя процессия беглым шагом направлялась через двор и снежный остров к одним из нескольких ворот, ощетиненных золотыми шипами и ведущих во внутренние кварталы Пурпурного города, выбрала она не прямой и кратчайший маршрут, а согласно правилу, известному, вероятно, лишь поспешающему впереди евнуху, двигалась по дуге сквозь слепящий свет.