Кольца детей Ауле

Он замолчал, переводя тускнеющий взгляд с одного ученика на другого.

– Да, учитель, мы это сделаем, – хриплым шепотом ответил Горм.

– Мы уничтожим их, учитель, – произнес вслед за ним Фандуил.

– Найдите Коугнира, он поможет вам…

– А кто это? – спросил Фандуил.

– Это гном такой особенный, лучший друг самого правителя Дарина, – тихо буркнул в его сторону Горм, не сводя глаз с мастера. – Он жил у нас в Казаде, но несколько лет назад куда-то исчез. А где его искать, учитель?

Но Келебримбер уже не видел ни своих учеников, ни подбегающих к нему Теркеннера и Кэриэль.

– Нет, не на мне лежит проклятие Мандоса… – прошептали его губы. – Проклят этот мир, где нет места искателям мудрости… а я – я чист перед ним… – Его взгляд вдруг стал отрешенным и ясным, словно перед ним открылась не видимая прежде дорога. – Может, и я сумел бы выплавить сильмариллы… был бы случай…

Глаза Келебримбера оставались открытыми, но жизнь навсегда ушла из них. И так высок был его дух, так мало в нем принадлежало земле и земному, что его тело вдруг растворилось и исчезло, превратившись в поток голубоватого света. И дух его, подобно духу Феанора, так никогда и не пришел в чертоги Мандоса.

Куда он ушел? Встретил ли он там своего великого деда?

Кто знает…

Часть II Синие Горы

Костер горел, освещая темную заснеженную ночь. Язычки пламени жадно поедали прихотливое кружево древесных обломков, еще два дня назад бывших стенкой летней веранды. Фандуил поежился – не от холода, а от чувства бесприютности, навеваемого видом разоренных построек наземного Ост-ин-Эдила – и подбросил в огонь пару ножек от сломанного стула.

Целый день они таскали трупы, трупы, трупы. Сначала павших в битве эльфов, затем орков и волков. Правитель распорядился сжечь и тех, и других – слишком много было мертвых и слишком мало живых, чтобы копать промерзшую землю для могил. Когда прогорели погребальные костры, уцелевшие жители наземного Ост-ин-Эдила вернулись в свои дома, где накануне похозяйничали орки.

На улицах города запылали другие костры, поменьше, в которых горели оскверненные останки прежнего уюта. Идти по домам не хотелось, поэтому трое друзей оставались у костра, едва живые от усталости. Рамарон сидел с перевязанной у плеча рукой и перебирал струны лютни, которую оставил перед боем на одной из навесных веранд. Юношеская открытость напрочь исчезла с его лица – сегодня оно было взрослым и неулыбчивым.

– Вот такая вот война, – пробормотал он, не обращаясь ни к кому.

– Мы говорили тебе, что это не игрушки, – буркнул Горм. Он был цел, но выглядел совершенно измученным и сидел ссутулившись и спрятав голову в плечи. – Но мы и сами не знали, что она такая.

Рамарон водил рукой по струнам, не замечая боли в ране. Музыка лечила другие, невидимые раны, которые болели сильнее, чем разрубленная плоть. Слова приходили сами, как плач по погибшим и по чему-то еще, что умерло у него внутри вместе с ними. Он знал, как рождаются новые песни – в непоседливом стремлении пойти и посмотреть, что скрывается за горизонтом, в радости видеть мир и друзей, в лесном покое и в журчании ручья, в неуемной жажде жизни и познания жизни. Эта песня рождалась в боли.

Мастера, мастера – что там блещет в ночи?Расскажите, кому вы ковали мечи,Кто к губам подносил их, кто сталь целовал,В чьей руке запылал благородный металл?Мастера, мастера, вас ни в чем не виню —Расскажите, кому вы калили броню,Кто оделся в доспехи и сел на коня,Кто на битву уехал средь белого дня?Мастера, мастера из враждующих стран,Расскажите, кому вы вострили таран,Чьи там копья сшибались, отвагой полны,Чьи там кони съезжались под флагом войны? Мастера, мастера, кто там в поле лежит?Кто там бился вчера? Кто там жив, кто убит?Лишь трепещет во мгле одинокой слезойНа мече драгоценном листок золотой.

Песни не уменьшали скорбь, но спасали от отчаяния. Допев одну, Рамарон выбрал другую – заботливо, осторожно, словно следующую ступеньку на шаткой лестнице, ведущей прочь от бездонного провала. Он глядел в огонь и пел, пока его печаль не стала высокой и крылатой – такой, которой не страшна любая бездна.

Он снял ладонь со струн и поднял лицо от костра. Вокруг стояли люди.

***

– Вот теперь я знаю, зачем нужны барды, – глубокомысленно заметил Горм, когда они снова остались втроем. Его плечи уже не так сутулились, а в темные глазки вернулась былая уверенность.

– Эльфы так не поют, – добавил Фандуил. – Наши мелодии слишком сложны и красивы, им не хватает простоты.

– И все-таки я хотел бы петь, как эльфы, – мечтательно произнес Рамарон, обнявшись с лютней и прислонившись щекой к ее грифу. – Как я, это просто, а вот как они…

– Да ты пой, как тебе поется, – посоветовал Фандуил. – Зачем тебе петь не своим голосом? Нас всегда учат искать собственный голос, а не подражать чужому.

– Возвращался бы ты к своим, Рамарон – может, и доживешь до старости, – изрек вдруг гном. – Рукопашник из тебя даже хуже, чем из эльфа, не говоря уже о нас, гномах. Тебя на рубеже первый же орк уделает, если рядом с тобой не будет Горма со своим «Чегиром».

– Ну правильно, я же не торчу целыми днями с молотом в кузне! – взвился Рамарон, но тут же осекся. – Постой, Горм, ты сказал – тебя здесь не будет?

Горм и Фандуил обменялись взглядами.

– Знаешь, Рамарон, – ответил вместо гнома Фандуил. – Учитель перед смертью сказал нам, что гномьи кольца нужно уничтожить. Это было его последнее желание…

Он запнулся и поспешно опустил голову, вспомнив лицо умирающего Келебримбера.

– Мы пойдем и уничтожим их, – закончил за него Горм. – Не знаю уж, что для этого понадобится, но мы это сделаем.

– А меня, значит, оставляете? – возмущенно уставился на них Рамарон. – Друзья, называется!

– Пойми, дурак, мы не прогулку собрались, – проворчал гном. – Мы знаем, ради чего идем, а тебе-то зачем подставляться?! Разве это твое дело?!

– Как это – не мое дело? Вы же мои друзья!

– Это дело – опасное, – терпеливо сказал Горм. – Может, даже смертельно опасное.

– Ну уж нет, я пойду с вами!

– Не пойдешь!

– Пойду!

Фандуил восстановил самообладание и поднял взгляд на спорщиков. На лице Горма прочно утвердилось хваленое гномье упрямство, глаза Рамарона метали искры.