Кольцо Фрейи
Шрифт:
– О боги… – прошептала Гунхильда с потрясенным видом. – О Фрейя…
Изумленными глазами взглянув на Кнута, она перевела взгляд на Асфрид.
– Надо думать, я поняла, в чем дело! – Королева Асфрид кивнула. – Боги благосклонны к тебе, Кнут конунг. В свой праздник Фрейя и правда спустилась с небес, желая повидаться с тобой, но чтобы не ослепить и не свести с ума смертных истинным видом своей красоты, она приняла облик моей внучки. И мы от всего нашего рода горячо благодарим богиню за эту честь! – Асфрид подняла ладони к небу, потом поклонилась. – Да славится вечно Невеста Ванов! А мы ежегодно будем приносить Всаднице Кошек особые жертвы в этот день в благодарность за ее великую милость и завещаем делать это всем потомкам!
Гунхильда, будто от волнения, спрятала лицо на плече у бабушки.
– Я рад, что Фрейя удостоила меня вниманием, и тоже буду приносить ей особые жертвы в этот день! – сказал Кнут. – Но не менее я рад и тому, что ты, йомфру Гунхильда, живешь здесь, на земле, и благодаря богине я даже сумел повидать тебя раньше, чем ты меня. С удовольствием буду сопровождать тебя и твою бабушку к моему отцу и матери. Следует думать, богиня вмешалась, чтобы помочь нашим родам преодолеть вражду.
– Ну а если боги этого желают, они укажут и средство, – согласно кивнула Асфрид.
Гунхильда наконец подняла лицо, повеселевшими глазами взглянула на Кнута и улыбнулась.
***
Обратный путь пролегал по местам, где дружина Кнута не так давно уже проходила. На сей раз северяне держались мирно, однако жители прятались в лес, и несколько раз приходилось останавливаться на ночлег в пустых, брошенных хозяевами усадьбах. Спали прямо на полу, подстелив солому и укрывшись плащами; королеве Асфрид и ее внучке всегда доставалось место на лежанке, в тепле очага. На них смотрели с большим любопытством, не зная, считать ли женщин Инглингов пленницами. По стране расползались смутные слухи о посещении молодого конунга Фрейей; в тот час его люди были слишком пьяны, чтобы толком понять, что к чему, поэтому повествование украшалось множеством удивительных подробностей. Уже рассказывали, будто Кнут был пленен красотой Олавовой дочери и посватался к ней, вследствие чего отказался от мысли воевать с властителем Южного Йотланда. Почтительное и любезное обращение Кнута с бабушкой и внучкой вполне эти слухи подтверждало.
Он и впрямь был явно увлечен Гунхильдой. Ей тоже нравилось его общество, и она уже не сомневалась, что сама Фрейя внушила ей мысль познакомиться с ним. Кнут был хороший человек: прямой, открытый, великодушный, дружелюбный, он ни в ком не хотел видеть врага и всегда готов был пойти на примирение. К тому же он был всегда весел, почти непрерывно что-то пел, рассказывал забавные истории, охотно принимал участие в вечерних играх и забавах – правда, недолгих, поскольку за время дневного перехода люди уставали. С каждым днем он все больше нравился Гунхильде: рослый, крепкий, с правильными чертами округлого лица, блестящими белыми зубами, маленькой русой бородкой, кудрявыми волосами чуть темнее и ясными голубыми глазами. Почему отец раньше не подумал, как можно уладить отношения с Гормом, когда у одного есть взрослая дочь, а у другого – двое взрослых сыновей? Путем брака между ними можно смягчить вражду и так или иначе договориться. Кнютлинги и Инглинги владеют каждый своей половиной Дании, но у обоих найдутся враги и помимо друг друга. Так не лучше ли властителям Йотланда жить в мире между собой? Горма не должны так уж задевать богатые доходы хозяев Хейдабьора, если он будет знать, что со временем все это достанется его собственным внукам.
Но Гунхильда хорошо понимала, что не так легко будет прекратить вражду, которая продолжается уже не первое поколение. Имея двоих сыновей, Горм наверняка желает видеть одного из них конунгом в Слиасторпе. Вероятно, он не будет возражать, если женой этого сына станет дочь бывшего владельца этих земель. Но очень возможно, что условием мира он считает полное уничтожение датских Инглингов. Ради собственной чести королева Тюра не позволит обидеть своих родственниц. Но что сделает отец? Олав конунг отличался храбростью, но не здравомыслием, и горе Асфрид, когда она ставила поминальный камень по своему среднему сыну Сигтрюггу, усиливало
то соображение, что теперь судьба рода и страны в руках Олава. Сигтрюгг и погиб оттого, что братья не вовремя рассорились, и от досады Асфрид даже не упомянула о младшем сыне в надписи на рунном камне.Все зависело от Горма конунга и от того, разделяет ли он миролюбивые устремления Кнута. И встретиться с ним Асфрид и Гунхильде предстояло уже завтра – до усадьбы Эбергорд, где жил Горм, оставалось меньше дневного перехода. Род Кнютлингов пришел с севера Йотланда, но, захватив власть над срединной частью полуострова, обосновался в священном месте, возле святилища, где даны приносили жертвы уже не первый век, вблизи древнейших погребений еще тех вождей, что приходились сыновьями богине Гевьюн и бились бронзовыми клинками.
– А почему усадьба так называется? – спросила Гунхильда по дороге.
Моросил дождь, и они с бабушкой, сидя в повозке, прятались под кожаными плащами. Кнут ехал рядом верхом.
– Такое название дал ей мой дед Хёрдакнут, – охотно начал рассказывать он. – Тогда усадьбе едва была построена. Однажды ночью он вышел по нужде и увидел, что огромный кабан жрет пойло, приготовленное в колоде для домашних свиней. Он быстро вернулся в дом, разбудил своего человека Стейна и сказал: «Подай мне мое охотничье копье». Стейн сказал: «Но сейчас слишком темно, чтобы идти в лес». А Хёрдакнут ответил: «Мне не придется идти далеко». Тогда Стейн подал ему копье, он вышел и убил того кабана. И сказал, что отныне его усадьба будет называться Кабаний Двор.
Гунхильда улыбнулась: скорее всего, ей довелось услышать семейное предание. Она знала, как на самом деле охотятся на кабана: для этого нужны собаки, которые его загонят и вынудят остановиться, держа зубами за уши, чтобы охотник мог подойти ближе и ударить копьем; часто собаки гонят зверя к расставленной на тропе сети, а люди подходят, по двое-трое, когда он уже запутается в ней и будет почти обездвижен. И то нередко бывает, что зверь уносит в боку несколько стрел или обломанное копье, а находят его с собаками по следу, когда он ослабеет от потери крови. А чтобы одним ударом, в одиночку, ночью… Впрочем, в прежние времена люди были куда удалее нынешних, это вам всякий старик подтвердит!
– Но этому есть и другое объяснение, – вступил в разговор Регнер ярл, видя, что она старается подавить улыбку.
Первое впечатление не обмануло Гунхильду: это и правда был весьма достойный человек. Держался он всегда спокойно, со всяким был любезен, отличался умом и был всеми уважаем. При этом он был одним из лучших бойцов всего Йотланда своего поколения, и Гунхильда много слышала о нем даже до того, как им пришлось увидеться. И хотя как человек он заслуживал уважения и дружбы, она не могла не думать о том, сколько людей из дружины ее отца нашло смерть от его руки. А потому старалась избегать разговоров о прошлых сражениях, чтобы не узнать подробностей.
– Дело в том, что неподалеку от усадьбы есть старинный священный камень, – оживленно и охотно продолжал Регнер. – Он посвящен Фрейе и имеет форму свиньи или кабана. Именно там наши конунги приносят жертвы, хотя во все остальное время, кроме двух главных годовых праздников, мужчинам не советуют приближаться к нему – Фрейя благосклонна только к женщинам и только от них принимает на этом месте мольбы и жертвы.
– А можно нам пойти к нему? Бабушка! – Гунхильда оглянулась на Асфрид. – Думаю, нам с тобой было бы очень хорошо принести жертвы Фрейе.
– Едва ли отец станет возражать, – кивнул Кнут. – Уже завтра мы будем в Эбергорде, и тогда я провожу вас к Серой Свинье – он так называется.
– А нельзя ли нам попасть сначала к Серой Свинье, а потом уже в усадьбу? – попросила Гунхильда, и Асфрид одобрительно кивнула.
– Не лучше ли вам сперва отдохнуть после долгой дороги? – предложил Регнер.
– Мы ведь не знаем, насколько Горм конунг будет милостив к женщинам Инглингов, – заметила с грустью королева Асфрид. – А Фрейя добра к нам, мы ведь совсем недавно получили тому подтверждение. Будет лучше, если мы сначала попросим ее о покровительстве на этой земле и в доме Горма конунга, а потом уж явимся к нему. Пусть Фрейя внушит ему мысль быть добрым к двум одиноким женщинам прежде, чем мы покажемся ему на глаза.