Кольцо графини Шереметевой

Однако скоро наступил конец нэпу — и любознательного старика сослали в Казахстан. А что его коллекция, которая осталась у родственников? Изучали мы по ней историю? Берегли, дорожили? Увы, нет! Держали в небрежении, и вскоре все монеты были потеряны, растащены...

Надо добавить, что родом тот старик, оттрубивший пятнадцать лет в Казахстане, был из села Иванова — дальней шереметевской вотчины...

СЛАВНЫ БУБНЫ ЗА ГОРАМИ

I

анкт-Петербург. Нева. Весна. Ледоход... Тёмные короткие дни сменились белыми ночами.

Левый берег Невы застроен от Смольного двора до Новой Голландии. Видны ветряные мельницы. Зимний дворец ещё деревянный. Васильевский остров почти сплошь покрыт лесами. Среди деревень — частные дома-мазанки с пристроенными наверху мезонинами. У многих на домах нарисованы цветы, деревья, диковинные птицы, а кое у кого — вырезанные из дерева фигуры, всё больше амуры, покрашенные в красный цвет. Морская слобода, Канатный двор, Адмиралтейство, домик Петра I...

Земля от Мойки до Фонтанки осушена ещё не вся, грязно, болотисто, зато набережная вдоль Зимнего дворца аккуратно вымощена. По ней тем апрельским днём прогуливались знатные жители столицы.

Солнце и ветер. Город залит ярким светом. Вода кажется чёрной, а льдины — необычайно белыми. На набережной множество зевак, наблюдающих бурный ледоход...

Наталью Шереметеву сопровождают два кавалера — Апраксин и Головин. У Варвары Черкасской — «петиметр» Антиох Кантемир. Красавица и озорница Варвара чинно идёт со степенным и важным Кантемиром, коего язвительные стихотворения знают в столице уже многие.

— Ой, гляньте, какая льдина!.. Подобна вепрю али иной какой животине... Ладно я говорю? — Она взглядывает на Кантемира.

Ей в ответ усмешливое замечание:

— Особливо ежели великая льдина наползает на малую, подобна она тому, как одна животина пожирает другую. Так же и человек.

— Фи! — прыснула Варя. — Человек?

— А во-он та подобна лягухе... — Это уже Наталья. — Ох и любила я их, когда малая совсем была!.. Славные твари, вправду?

Увлечённые разглядыванием льдин, они чуть не налетели на великана в зелёном мундире. Князь Долгорукий остановился, звякнул шпорами и приблизился к Шереметевой. Постарался немедленно оттеснить её кавалеров, те смешались. Кантемир увлёк Черкасскую, и князь с графиней остались одни.

— Отчего вас нигде не видно? Ни на балах, ни на ассамблеях... — Он не спускал глаз с её заалевшего лица, светлой французской мантильи, с шляпки лазоревого цвета.

У неё тоже часто забилось сердце, но она одёрнула себя: к чему остановилась? Позволила оттеснить кавалеров? В последнее время столько худых слов наслышалась о князе! Одно слово — царский фаворит, окружён ласкателями, падок на лесть, к тому же чрезмерно дерзок... И стала сухо отвечать на его вопросы. Отчего не бывает на балах? Оттого что батюшка и матушка учили её к скуке себя приучать...

— Как? — удивился князь. — Можно, по-вашему разумению, веселье не почитать?

— Да! — с вызовом отвечала она, — веселье завсегда явится, а к скуке надобно себя приучать!.. Ежели читать да думать, так и скука не страшна.

— Будто вы склонность имеете к чтению?

— Да, изрядную.

— А чего более всего читаете?.. Небось Феофана Прокоповича?.. Как нещадно возопил он на меня... Может, оттого и немилостивы нынче?

— По делам и слова... — отвернулась графиня.

Брови его огорчённо нахмурились, сомкнулись; плечо, которым осторожно касался её, отодвинулось. Уже жалела она о таком своём поведении, но поделать с собой ничего не могла. Более того: будто назло завела разговор о роли монархов и фаворитов при дворе, мол, монарх подобен Богу на земле, солнцу на небе, однако как много худого делают его приближённые, а ведь и от них зависит благосостояние государства. И закончила неуместным нравоучительством:

— Вы тоже, Иван Алексеевич, много можете способствовать лучшему делу в государстве...

С удивлением воззрился на неё Долгорукий — ни от кого не слыхал таких рассуждений. С императором не раз вели они подобные беседы, но одно дело — ихние разговоры, иное — девичьи советы. Уж не хочет ли графиня унизить его таким способом? Он смерил её высокомерным взглядом и резко отвернулся, проговорив:

— Благодарствую, графиня! Об том Его Величество сами разумеют и нас к тому побуждают.

Тёмные, с поволокой глаза её повлажнели — ну прямо два топаза, оправленных в перламутр! — Князь спохватился: обидел её? Порывисто взял руку и с чувством поцеловал:

— Простите!..

Она отвернулась.

— В субботу бал в Петергофе, вы будете? — Вновь в его голосе звучал напор.

— Не знаю. Время близится летнее... Скоро в Кусково ехать, надобно собираться.

— Уезжаете? — почему-то обрадовался Долгорукий. — И я про Москву мечтаю... Вам тоже не по сердцу Петербург? Тут и поохотиться негде, разве только птицу пострелять. А в Москве... — Он мечтательно закинул голову.

— Славны бубны за горами? — улыбнулась Наталья.

Князь весело зарокотал:

— Славны бубны за горами да лукошки без грибов!.. Да ведь с грибами будем! Кусково-то недалеко от Горенок. Коли уговорим Его Величество охотиться под Москвой — не обойтись без наших Горенок. Вот и повидаемся... Ежели, конечно, братец ваш примет меня, не очень-то он меня жалует.

...А через две недели жители Фонтанки наблюдали, как из шереметевских мазанок выносили сундуки, коробы, корзинки, мешки и укладывали на телеги: семейство отправлялось на лето в Москву, в кусковскую усадьбу.

Незадолго до отъезда прибежал посыльный из царского дворца и передал для графини записку. Торопливыми буквами в ней было нацарапано, что в скором времени двор едет в Москву и он, князь Долгорукий, найдёт её непременно в Кускове.

II

Однако слово — ещё не дело; царский обоз двинулся из новой столицы в старую только в конце лета. И вот уже толпы людей высыпали на улицы поглазеть, как едут верховники и сановники, писцы и лекаря, канцелярия и монетный двор, кареты и колымаги, дормезы и шлафвагоны, телеги и экипажи...