Кольцо князя-оборотня

Но что она делает здесь? В его комнате? В комнате мужчины? Это ведь неприлично, а если узнает кто?

– Как съездили? – Голос у нее оказался мягким. Как есть птица. Сирена, завлекающая путников чарующим пением своим.

– Спасибо, хорошо.

Она задумчиво погладила черную косу, а Федор все смотрел и смотрел. На что? На руки, худые, с тонкими «музыкальными» пальцами, на выпирающие ключицы и длинную шею, на платье. Бедное, без кружева и вышивки. Правильно, она же воспитанница, значит, и одевают хуже, чем Ядвигу.

– Князь злой приехал. – Дерзкий взгляд молодого графа девицу не смутил, она словно и не видела ни взгляда, ни самого Федора, сама с собою беседовала. – Недоволен чем-то.

– Волки корову загрызли.

– Корову? Это плохо. Корова – кормилица, она молоком поит, без нее не выжить. – Элге подошла к окну. – Сегодня я никуда не ходила. Они считают, что я виновата.

– Кто считает? – Федору было не по себе, он никогда не беседовал с молодыми девушками об убитых волками коровах, да и ни одна из знакомых ему девиц не вела бы себя столь неприлично.

– Крестьяне. – Элге дотронулась до толстого мутного стекла. – Они считают меня ведьмой. А вы?

– Я?

– Вы. Вы не считаете? Простите, что я так говорю, матушка часто упрекает меня за неподобающие речи, но мне очень, ну просто очень нужно знать… А вы приехали из столицы, видели много… Скажите, я – ведьма?

Лихорадочный шепот околдовывал, а глаза… Темные, точно перезревшая вишня, и такие беспомощные… В ее глазах таился целый мир, и Федор жаждал стать частью этого мира, остаться в нем навсегда.

– Я – ведьма?

– Вы… – В пересохшем горле першило. – Нет, что вы, вы – не ведьма, вы… птица! Дикая птица…

Элге отвернулась, и мир, сотворенный ее глазами, исчез.

– Я чем-то вас обидел? – Федор готов был вырвать свой поганый язык, хотя и не знал, что же такого обидного сказал.

– Нет, что вы… Князь… Он тоже говорит, будто я на птицу похожа.

– Князь?! Князь, князь, князь… Я только и слышу целый день про князя!

Его неожиданная и некрасивая ярость разбилась о спокойствие Элге и, смирившись с поражением, улеглась у ног девушки.

– Алексей, он странный. Он злится часто, но он хороший, заботится о нас, и матушку любит, и Ядю.

– А почему князь?

– Титул такой. Его отец князем был, а потом титул отобрали вместе с замком за то, что Наполеону помогал.

– Предатель! – Федор глупо обрадовался, что его неприязнь получила хоть какое-то, пускай призрачное, оправдание. Тот, кто поддерживал Наполеона, предатель, а, следовательно, Алексей – сын предателя!

– Нет. – Элге склонила голову набок, любуясь чем-то за окном, Луковский глянул, но увидел лишь толстое стекло, расцвеченное яркими пятнами. – Он хотел свободы для крестьян. Он полагал, будто раб не приносит пользу государству, а французский император обещал свободу.

– Для крестьян?

– Конечно. Дядюшку Анджея лишили и титулов, и земель. Если бы он поступил по-другому, то Алексей сейчас был бы хозяином Белой Крепи. Крестьяне помнят и уважают его. Он – достойный человек, только очень рассердился, когда узнал, что бабушка Мария завещала все не ему, а вам. Знаете, она тоже не могла простить зятю того поступка, ее муж сражался в царских войсках и был ранен. А сын вообще погиб, она всю оставшуюся жизнь обвиняла в этом дядюшку Анджея, хотя и радовалась, что Белая Крепь не ушла из семьи, поместье передали дедушке за воинские заслуги.

– Подожди. То есть сначала Крепь принадлежала отцу Алексея? А после войны перешла во владение его тестя? – Запутавшись в родственных связях, Федор растерялся. Значит, вот как объясняется странная неприязнь дикаря, выходит, Луковский вольно или невольно посягнул на то, что Алексей считал своим по праву?

– Да. – Элге тонким пальчиком чертила невидимые узоры на стекле. – Мы думали, что после бабушкиной смерти Алексей получит Крепь, других родственников у нее не было, а оказалось…

– Оказалось, что были.

– Вот именно. Князь, когда услышал, едва не умер с горя, Белая Крепь многое для него значит… Он Волчьей печатью к княжению приговорен, они помнят…

– Кто?

– Люди, – прошептала Элге. – И волки. Бабушка Мария тоже знала, но она ненавидела Алексея. Ее сын, который сражался за родину и царя, умер, а сын Анджея, предателя, помогавшего французам, жил. Она не могла допустить, чтобы к нему еще и поместье вернулось. Понимаете? – Элге неожиданно обернулась и, схватив Федора за руку, торопливо заговорила: – Я пришла попросить, я объяснила, специально рассказала, хоть князю и не понравится, если узнает… Уезжайте! Пожалуйста! Оставьте ему хотя бы иллюзию власти! Вы ведь привыкли к столице, а у нас скучно и тяжело. Уезжайте, пожалуйста!

– Не могу. – Ее пальцы были холодными, но обжигали сильнее огня. – Не могу, моя птица. Я бы уехал, клянусь, но не могу! Некуда!

В черных глазах зарождалась буря – возмущение, обида и еще нечто чудесное и вместе с тем смертельно опасное. Но один-единственный взмах ресниц, и буря умирает.

– Тогда… пожалуйста… Пощадите его!

– Ради чего?

– Ради… Ради себя самого пощадите.

Элге исчезла столь же неожиданно, как и появилась. Вот она была, и холодные пальцы дрожали в его ладони, и вот ее уже нет, лишь тонкий, на самой грани восприятия аромат напоминает о ее присутствии.

Охотник Декабрь

Прошло три недели с того момента, как он очнулся на чертовой лавочке, понимая, что потерял все. Или почти все – после кровавого и разорительного сражения Егору удалось-таки отстоять фирму. С жильем дело обстояло хуже – подонки успели продать все три квартиры. И Юльку не вернули. На все вопросы Альдова в милиции был один ответ – мы работаем. Егор тоже работал – до отупения и дикой головной боли, когда оставалось единственное желание – доползти до кровати и уснуть. Сон приносил облегчение, но наступало утро, и все начиналось снова.

Альдов напряг службу безопасности и нанял пятерых детективов. Служба, потоптавшись на месте, развела руками, расписываясь в собственной некомпетентности. Четверо из свободных стрелков, переварив аванс, вежливо отказались от дела, а пятый… Пятый оказался упрямым парнем, но Егор уже ни во что не верил, хотя и продолжал платить деньги, чисто по привычке. Вчера парень сказал, что, кажется, напал на след, еще неделя, и он предоставит отчет.

Еще неделя.

Осталось прожить еще неделю.