Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями

— Сережа, ты мой? — спросила мать.

— Я и папин тоже, — тихо ответил пятилетний малый.

— Тезка мой, выходит.

— Вот как! Такое совпадение. Вы все еще за речкой?

— Да, последние дни.

— А потом?

— Как начальство распорядится.

— Понимаю. Знаешь что? Хватит тебе топором махать, вон какая гора. Отдохни. Я скоренько обед разогрею и сразу двух Сергеев накормлю.

— Неудобно, как-то…

— Удобно. Я мужу о тебе сказала. И за что ты — сказала. Он вздохнул — и все. Не упрекнул.

— Похоже на милосердие.

— Такого слова в наши годы никто уже не знает. Спасибо, что вспомнил. Ну, а обед ты заработал. Еще как!

И вошла в дом. Через десяток минут крикнула в форточку:

— Заходи!

Если что и удивило гостя в этой двухкомнатной квартире колымского офицера, то разве что светлые бревенчатые стены, совсем как в лесном селе Унгоре за Городком, где он работал. Деревенская рубленая изба. Над столом висела лампа с бумажным абажуром, на одной стене обязательный портрет Сталина в рамке, на другой — семейный портрет. Три стула и платяной шкаф, табуретки на кухне. Жилище аскетов. Или заезжих ненадолго людей.

Он так и сказал, когда усаживался к столу под любопытным взором тезки.

— Нормативная обстановка. Казенная. А зачем свою заводить? Сегодня здесь, завтра Бог знает где.

— А ты что делаешь? — спросил мальчик.

— Дрова рублю. И лес пилю, чтобы дома строить.

— А зачем?

— Чтобы людям было где жить. И чем печки топить.

Давненько Морозов не ел мясного супа из тарелки! Домашним, забытым повеяло на него со стола, накрытого скатертью. Хозяйка сидела напротив, подбодряла:

— Ешь, ешь, у меня целая кастрюля.

— И еще картошка, — сказал маленький Сережа, — с мясом.

— С консервами, — уточнила мать. — Сережа, тебе еще долго… Ну здесь?

— Шестьсот пятьдесят дней.

— Ты считаешь дни?!

— Еще бы!

— А потом?

— Нас если и выпускают, то с ограничением. Дадут жить где-нибудь в глуши и никуда больше.

— Мы тоже всю жизнь в глуши…

— Мне это не страшно. Я агроном. Могу просто крестьянствовать. Лишь бы не мешали.

— Ты сильно обижен?

— А как вы думаете? Ни за что ни про что — тюрьма. Так любого можно. Всю страну — в лагеря.

— На кого же обижен? — И проследила за его взглядом. Он отвел глаза от портрета. — Вдруг он не причем, Сережа? Вдруг его сбили с толку, наговорили, напугали, наконец?..

Сергей склонился над тарелкой. Он уже твердо знал, кто и кого сбил с толку. Не надо объяснять. И разговор прекратился. Хозяйка подлила еще, принесла мясо с картошкой, чай.

— Извини, картошка у нас сладковата.

— Подморожена. Наверное, когда везли. По таким-то холодам…

В этом доме, пусть и на короткое время, он обрел забытый семейный покой. Конечно, здешние офицеры и тем более солдаты войск НКВД тоже как бы в заключении. Только условия жизни другие. Уехать им нельзя, служба. И нелегкая. Сергей так думал, отвечал на вопросы своего любопытного тезки и его матери. Уже одеваясь, услышал тихое:

— У меня брат где-то пропал… Наверное, как и ты. Полтора года нет вестей. Спаси его, Господи!

Сергей Морозов шел к своим лункам, порядочно нагруженный добром. И хлеб, и консервы, и пшено, даже сахар. Словно знала хозяйка, что не встретит она больше дровосека, судьба которого так сходна с судьбой ее брата.

На крючках в уже замерзших лунках Морозов нашел еще два небольших налима. Хариусы в этот день не попадались. Выходной у них, что ли?..

Прошло меньше недели, в лес приехал сержант и приказал Авдею вести бригаду в Дебинский лагерь. Лес в распадке остался живой.

Что больше всего удивило лесорубов в лагере, так это полупустые бараки. Бригада устроилась на дальних нарах, поправили скособоченную печку, расшуровали ее. Тотчас к печке подошли и окружили ее барачные старожилы, освобожденные от работы кто по болезни, кто по полной немощи. Двое узнали Машкова, они работали под его руководством пока не разлучили. Бригадир спросил их о житье, хотя и без вопроса было видно, что за житье у больных. Стояли они в порванных бушлатах, в изношенных холявах на распухших ногах, а в глазах стыла голодная тоска и надежда — вдруг у новоселов найдется что-нибудь съедобное. Машков спросил:

— Куда народ подевался?

— Увезли народ. Два дня подряд увозили. Куда-то на север. На новые прииски.

Весть была страшная. Но пришел Антон Иванович, бодро поздоровался, громко объявил:

— Завтра на бетономешалку. Сто мешков цемента уже привезли. Песок и гравий есть. Получил задание: к середине мая закончить перекрытие и подняться на второй этаж. Оконные проемы зашивают, печки поставим, чтобы бетон схватывался в тепле. Не пугайтесь пустоты в лагере, в иные дни тут битком, дают отдых транзитным, которые с теплохода. Среди них много слабых, старых, больных. Говорят, кроме «Джурмы» подошли теплоходы «Ежов», «Кулу» и еще какой-то, не помню названия. Женщин много привозят.

— Их тоже на прииски?

— Пока не додумались. Везут по той дороге, что вправо от трассы, вдоль реки. Там совхоз «Эльген» и лесозаготовки. Сплошь женские лагеря. Вчера последняя партия ночевала. Все жены и родственники «врагов народа». Смотреть без слез нельзя. Интеллигентные, привыкшие к обеспеченной жизни, а тут… И сроки — от пяти до пятнадцати. Вот такие дела, ребятки. Ты как, Сережа? В норме? Заходи перед ужином, угощу чаем.

Тревога висела над Дебинским лагерем. Сто тридцать оставшихся там заключенных пребывали в состоянии постоянной напряженности, теряли сон от одной мысли, что сейчас откроется дверь и нарядчик возвестит об этапе.

Ближе к вечеру у вахты остановились машины, из них высаживались заключенные, строились, по счету шли в зону. Это были женщины, закутанные до глаз, все в ватных брюках, холявах и в разношерстных платках. Все на одно лицо: старые и молодые. Из бараков высыпали мужчины: такой невероятный случай! Прибывших, человек до ста, отправили в столовую, там они поужинали, немного согрелись и тем же порядком, с конвоирами прошли к четвертому угловому бараку. Значит, только на ночлег, чтобы утром отправить на тот самый «Эльген», что ниже по Колыме.

Общение с новенькими пресекалось строжайше. У барака все же крутились урки из лагерной обслуги, выменивали курево, какие-то вещи, их гнали, увертливо ловили, тащили в карцер. На входе в женский барак поставили охрану, но уборная в зоне была одна, медпункт тоже один. В свете прожекторов то там, то здесь появлялись фигуры, они испуганно по двое-трое переходили двор, ждали друг друга, тихо переговаривались. Все для них было страшно и чуждо.

Когда Морозов шел от инженера, его путь пересекли три женщины, возвращавшиеся от фельдшера. Одна спросила: