Кольцо златовласой ведьмы

В теле его, Паоло, матери! И Джакомо кивнул, показывая, что его догадка верна.

– Не стоит опасаться, что ты проклят, поскольку ты – мужчина, а ламия способна унаследовать лишь женское обличье. Ты – человек и человеком был рожден.

Огромное облегчение принесли Паоло эти слова.

– А вот сестра твоя… боюсь, что она, как и мать ее, лишь наполовину человек. Может статься так, что не знает она о собственном проклятье, живет, думая, что действует по собственной воле. Однако темная ее суть лишь дремлет, готовая в любой миг вырваться на свободу…

Так говорил Джакомо, и печально звучали его слова. Выходит, что обречен Паоло на одиночество. А сын его? Отдать кольцо – и позволить ламии дотянуться до невинной детской души? Или же оставить себе, обрекая его на те невыносимые страдания, которые испытал сам Паоло?

Но, быть может, Джакомо, вероятно, ниспосланный ему свыше, дабы спасти Паоло, знает, как управиться с мерзкой тварью?

Дочь, которая была прекрасна, занимала все мысли Теофании. Конечно, она осознавала, что дитя это придется отдать, ибо такова была ее договоренность с Джакомо. И еще совсем недавно мысль о расставании не внушала ей страха, напротив, Теофания радовалась тому, что у дочери ее будет настоящая семья, что вырастет она в богатом доме, что Джакомо, который, вне всяких сомнений, любил малютку, подберет ей достойного мужа… но ныне все эти мысли блекли.

Как выпустить из рук то, что дороже самой жизни? И Теофания, глядя в яркие глаза дочери, шептала:

– Я не отдам тебя… я не отдам!

Она думала бежать, но тут же останавливалась, понимая, что Джакомо отыщет ее, будь то в Риме, будь то в любом ином месте. Он появлялся часто, но все больше – ради дочери. И забрал бы ее сразу, однако Теофания убедила его, что дитя нуждается в материнском молоке.

Она же заметила, что во взглядах Джакомо больше нет былой любви или же дружеского тепла, напротив, холодны они, преисполнены какой-то неестественной брезгливости и насмешки, словно сделала Теофания нечто страшное.

Что?

Она изготовила чудесную воду, уступив его просьбам.

И изготавливала ее еще дважды, и всякий раз у нее это получалось лучше, чем прежде. Теофания, разобравшись с рецептом прабабки, нашла его несколько тяжеловатым в изготовлении, а «воду Тофано» – не такой хорошей, как это возможно.

Привнесенные ею изменения были невелики, однако новая порция яда, та, которую Теофания изготовила для собственных нужд, обладала иными свойствами. И Теофания знала, как ей надлежит поступить, но все же медлила, памятуя о том, как много сделал для нее Джакомо.

И если бы он согласился оставить Теофании ее девочку…

– Драгоценная моя, – сегодня Джакомо возник на вилле неожиданно, и был он страшно возбужден, почти счастлив. – Нам улыбнулась сказочная удача!

– Какая? – Теофания вглядывалась в его лицо, выискивая тайные признаки измены. Этот блеск в глазах, этот взгляд, маслянистый и лукавый, эти нервно подрагивающие пальцы и усмешка, которая нет-нет, да проскальзывает на губах…

– С тобой желает встретиться один весьма важный человек, и от того, что ответишь ты ему, будет зависеть наша судьба! Собирайся же… помни, ты должна держаться строго, однако со всем возможным почтением. Не говори с ним о деньгах, ибо это – мужское дело, но отвечай на его вопросы честно, прямо и ничего не скрывая.

Верно, встреча с этим человеком и правда много значила для Джакомо, поскольку он на миг стал прежним, веселым и заботливым. Он сам перебрал все наряды Теофании, остановившись на платье из душного темного бархата, равно скромном и богатом. Он помог ей убрать волосы под чепец и накинул на ее плечи тяжелый плащ.

Кто же этот господин, желающий увидеть Теофанию? И не сумеет ли он помочь ей?

Когда наступил вечер, Джакомо вывел любовницу из дома. Он вел ее по переулкам, спеша и нервничая из боязни опоздать, и вывел ее к дому, одному из многих, весьма непримечательному с виду, и, постучав в двери особым образом, велел:

– Я буду ждать тебя здесь. Смотри, не соверши глупость!

Дверь открыл полуслепой старик, державший в руке свечу, он махнул рукой, показывая, что Теофании надлежит идти за ним. И она подчинилась.

В комнате, окна которой были закрыты ставнями, царила тьма. И свеча, та самая, оставленная стариком, не в силах была управиться с ней. Сперва Теофании показалась, что комната пуста, однако вскоре Тео услышала чье-то дыхание, тяжелое, прерывистое.

– Доброй ночи, господин, – сказала она, присев в реверансе. Кем бы ни был этот человек, который пытался укрыться в ночи, он явно занимал высокое положение, куда более высокое, нежели Джакомо. – Я здесь по вашему зову и готова служить…

– Не зная, кому служишь? – Голос был мягким, вкрадчивым. – Возьми свечу. Поднеси к лицу.

Теофания подчинилась. Свеча в ее руках вспыхнула ярким ровным светом, и Теофания зажмурилась, пытаясь вынести его и жар огня на собственной коже.

– Ты еще так молода… и так красива.

– Красота скоротечна.

– И неглупа, – раздался смешок. – Поставь свечу и присядь. Ты не хочешь узнать, кто я?

– Если мне это дозволят, я буду счастлива. Однако я понимаю, что не все лица следует видеть.

Теперь человек рассмеялся громко. Он находился где-то совсем рядом, достаточно было бы протянуть руку или передвинуть свечу. Мгновения хватит, чтобы увидеть… но, возможно, это мгновение обойдется Тео в слишком высокую цену.

– Что ж, женское любопытство ты умеешь сдерживать.

Тишина. Странный скрип где-то рядом… похоже, что, помимо собеседника Теофании, в комнате находится еще один человек. Он подошел близко, встал за спиной, готовый… что будет, если Тео допустит ошибку? Удавка на шее? Нож? Тело ее, которое найдут в старом канале? А то и вовсе – не найдут? Ей было страшно, но, в то же время, страх порождал иные, доселе неведомые ей эмоции.

– Мне сказали, что ты хранишь рецепт некоего… лекарства, способного облегчить мучения тем, чей жизненный путь подошел к концу.

– Так и есть… господин.

Она не знала ни его титула, ни сана.

– И что не желаешь раскрыть этот рецепт своему покровителю. Я беседовал с ним. Что ты думаешь о Джакомо?

– Он… некогда назывался моим другом…

– …и любовником.