Колдун 2
Шрифт:
Из приоткрытых дверей раздался сдавленный хохот, по лицам женщин скользнули кривые улыбки. Девицы попытались что-то вякнуть, но Вера моментально закрыла им рот:
— Замолчали обе, позорище! Развели тут… Заняться нечем? Вот вам занятие — убрать всю воду, коридор вымыть, чтоб блестел, как у кота яйца. Да, и кухню с ванной и туалетом тоже прихватите. И будете драить их всю неделю, чтоб дурь из голов повыветрилась маленько. И не дай Бог я найду хоть пятнышко! Невесты, мать вашу… — презрительно выдала Вера и, толкнув ногой ведро в сторону мокрых девок, засунула руки в карманы и, развернувшись, направилась в сторону кухни. Зина, ухмыльнувшись и повторив ее жест, столь же неспешно поплыла следом.
Посмотрев вослед грозным теткам совершенно офигевшим взглядом,
— Хорош лыбиться… — проворчал он. — Пошли в комнату.
— Ну пошли… жених, — хмыкнул Петр, растянув в широкой улыбке губы и осторожно, стараясь как можно меньше наступать в разлитую воду, шагнул за Мишкой.
Разложив карту на столе и ухватив за руку Петра, Мишка попытался определить, куда его тянет. Он долго крутился вокруг стола, то выпуская руку мужчины, то снова в нее вцепляясь. Наконец, образ мальчонки настолько закрепился у него в голове, что надобность прикасаться к Петру отпала совершенно, и тот, усевшись на кровать, наблюдал, как Мишка крутится вокруг карты, подходя к ней и так, и этак, крутя ту на столе, сверяясь со своей вытянутой рукой.
— Бубен тоже притащить? — хмуро поинтересовался он спустя час Мишкиных метаний.
— Чего? — поднял на него потемневший рассеянный взгляд парень. — Какой бубен? — непонимающе нахмурился он.
— Круглый, — хмыкнул Петр. — Что ты возле той карты пляски устроил? Тока бубна и не хватает… — пробурчал он.
— Да я понять пытаюсь, куда меня тянет… — задумчиво проговорил Мишка, не обращая внимания на шпильку мужчины. — Я ж не делал так никогда… Костик в той стороне, — махнул он рукой, указывая направление. — А вот как это к карте привязать и понять, где он именно… — парень задумчиво почесал затылок и снова уткнулся в карту.
Петр, поднявшись, тоже склонился над столом.
— Куда, говоришь, тянет? — переспросил он.
Мишка снова вытянул руку в нужном направлении.
— А ну закрой глаза, — прищурился мужчина.
Дождавшись, пока ничего не понимавший парень зажмурит глаза, он покрутил его и остановил спиной к столу.
— Глаза не открывай, — мрачно предупредил он. — Где, говоришь, Костик?
Мишка, вздохнув, указал то же направление.
— Не врешь, значит… — задумчиво потер лоб Петр.
— Ты охренел? — Мишкины брови от удивления взлетели вверх. — Я тут с тобой что, в бирюльки играю? — обиделся он.
— Не понимаю я, — проворчал мужчина. — И не верю… А хочется. Потом дуться будешь, давай вместе подумаем. Значит, там Костик, говоришь?
Мишка мрачно кивнул.
Спустя еще полчаса мужчины вместе пришли к мнению, что мальчик находится где-то в районе Белоруссии или Польши.
— Там концлагеря были… И много, — тихо проговорил Мишка. — Один мы освобождали… — передернулся он от воспоминаний.
— Ты думаешь… — так и не закончил фразу Петр. — Хотя…
— Мне кажется, да. А как иначе он мог оказаться в той стороне? Родственников же там нет, друзей, к кому жена могла поехать? — задумчиво сдвинув брови, рассуждал парень. — Значит, остается плен…
— Тот лагерь, что вы освобождали… Куда потом людей дели? — скрипнув зубами, прохрипел Петр.
— Не знаю, — покачал головой парень. — Мы их в бараках так и оставили, ими медики занялись. Нам товарищ полковник строго-настрого запретил людей кормить. Даже крошку хлеба дать нельзя было — умрут, — вспоминал Мишка. — Это страшно было, Петь… Очень страшно. Нас карманы выворачивать заставляли, чтобы ничего не взяли с собой, даже детям. А они голодные все, избитые, измученные. Я сахар пронес… Раскрошил и в пилотку спрятал. Девочка там одна была. Лет семь, наверное. Может, конечно, и больше, не знаю… Глаза у нее были такие… как звездочки. Карие. Но не темные, привычные, а светлые-светлые, черным ободком обведенные. Я таких глаз не видел никогда. Сама худющая как скелет, щеки ввалились, волосы грязные, в струпьях все, живот вздувшийся выпирает… А глаза чистые-чистые, лучистые такие, сверкают,
искрятся… Вот я ей сахару и принес. Она и съела-то его два кусочка махоньких, а как ее рвать начало… Я это навсегда запомнил, и больше ничего с собой не брал… — Мишка замолчал, задумчиво разглядывая свои крепко стиснутые руки. Словно вспомнив, о чем его спрашивал мужчина, продолжил: — А куда их дели, не знаю. Нас оттуда через три дня перебросили — у людей нервы сдавать начали. Невозможно на это смотреть. Мы сами есть перестали — кусок в горло не лез. Потому там и не держали дивизии подолгу — три дня, неделя максимум — и менялись. Но, думаю, детей по приютам раскидали потом. Сперва-то в госпитали, наверное, а потом по приютам… Не знаю.Петр молчал. Сидел на кровати понурившись, и молчал. Долго. Потом поднял голову.
— Мих, а как я его узнаю-то? — с трудом сглотнув, уставился он на Мишку. — Ему же чуть больше годика было в сорок первом… А сейчас уже семь исполнилось. Он-то меня и не помнит небось…
— Может, по имени и фамилии получится? — с надеждой спросил Мишка. — Тебе в любом случае сперва запросы отправлять надо. И на жену, и на всех детей… Их не найдут, однозначно, но вдруг ниточка появится? Где найдется хоть кто-то, туда уже и стучаться, и дальше искать оттуда уже. Петь, вдруг мы ошиблись, и они сбежать пытались от оккупации? Мы же не знаем, что было…
— Да… Надо адреса все найти, куда писать. Я завтра в военкомат схожу и в госпиталь, поспрашиваю, может, узнаю чего… Миш, точно в том направлении искать? — взглянул он тяжелым взглядом исподлобья.
— В направлении — точно, а вот за дальность не поручусь… — отозвался задумчиво парень. — Я еще попытаюсь. Оставь мне карту. Вдруг что поточнее получится?
— Лады. Забирай. Она мне без надобности, — хлопнув себя по колену, поднялся Петр. — Пойду я.
— Завтра увидимся, — поднялся и Мишка, протянув Петру руку.
— Кстати… А та женщина, что девок из ведра окатила… Она всегда такая? — задержав в руке Мишкину руку, безразлично поинтересовался Петр.
— Вера-то? — усмехнулся Мишка. — Вера у нас строгая, но справедливая. И гордая. Досталось ей… И мальчонке ее тоже, — вздохнул парень.
— Угу… — кивнул Петр и, развернувшись, вышел за дверь.
Глава 17
Время для Мишки пролетало. 10 сентября отменили доплаты за ордена, что вызвало огромное недовольство среди людей. Пусть и доплаты были небольшими, но они были! И вдруг их забрали… В знак протеста все ветераны те самые ордена поснимали и положили дома. Были горячие головы, которые предлагали и вовсе их теперь выбросить, всё одно они боле ни на что не годны, но у людей не поднималась рука — ордена и медали давались не просто так, и каждый из них был дорог. Мишка тоже сильно огорчился — эти выплаты он полностью отдавал Наталье Петровне, чтобы та поменьше работала. А теперь приходилось думать, чем помочь матери — выпускать ее на дополнительную работу он не собирался.
По весне снова исчез Петр. Михалыч молчал как последний партизан. Обеспокоенные мужики строили предположения, куда мог деться Климов. Мишка же был спокоен — он знал, что тот поехал искать сына, но распространяться об этом не собирался. Спустя месяц, когда Петр так и не появился на рабочем месте, Михалыч наконец озвучил официальную версию: Петр взял длительный отпуск, договорившись с руководством, что вернется, как сможет. Мужики еще побухтели с недельку и затихли. Мастер постепенно забывался.
В начале лета парень снова столкнулся с той самой уборщицей, которая не дала повеситься Климову. Он ее сначала даже не узнал — женщина помолодела, похорошела, чуть округлилась, на щеках заиграл румянец. Узнав Мишку, она вцепилась в него с благодарностями.
— Ох, Мишенька, сынок! — ухватив парня за руки, запричитала она. — Давненько я уж увидеть-то тебя хотела, поблагодарить!
— За что? — округлил глаза парень.
— Да как жеть за что то? — растерялась уборщица. — Ты ж мне так помог, так помог! Спасибо тебе за Валерочку! Уж как он изменился-то… — прижав к щеке руку, покачала та головой.