Колдун и кристалл

— Примерно так же. У нас оно называется закрытие года. Женщины раздают всем маленькие подарки и поцелуи.

Сюзан тихонько рассмеялась:

— Может, твоя земля не покажется мне чужой.

— Лучшие поцелуи тебе придется приберечь для меня.

— Я приберегу.

— Что бы ни случилось, мы будем вместе, — твердо заявил Роланд, но над ними, в звездном небе, усмехалась Демоническая Луна, словно зная, какое им уготовано будущее.

Глава шестая. ЗАКРЫТИЕ ГОДА

1

Вот и приходит в Меджис fin de ano, называемое во Внутренних феодах закрытием года. Приходит, как и тысячу раз до того… или десять тысяч, или сто тысяч. Никто не может сказать точно: мир «сдвинулся», и время стало не таким, как прежде. В Меджисе есть поговорка: «Время — лицо на воде».

На полях мужчины и женщины в перчатках, одетые в самые толстые пончо, добирают остатки картофеля. Ветер дует с востока на запад, сильный ветер, пронизывающий, и в холодном воздухе стоит запах соли… запах, что слезы. Los campensinos [44] работают весело, говоря о том, как славно погуляют на дне Жатвы, но они чувствуют разлитую в воздухе грусть: год уходит. Убегает от них, как вода в реке, и хотя никто об этом не упоминает, все знают.

44

крестьяне (исп.).

В садах смеющиеся парни снимают с верхушек последние яблоки (теперь, когда ветер дует не переставая, женщин до такой работы не допускают). Над ними по ярко-синему небу эскадрильи гусей тянутся к югу, выкрикивая на лету хрипловатое adieux [45] .

Маленькие рыбацкие баркасы уже вытащены из воды. Их владельцы шкурят и красят корпуса. Работают они голые по пояс, несмотря на ледяной ветер, и поют. Поют старые, передаваемые из поколения в поколение песни…

Я хозяин бездонных и синих морей, Вот и все, чем я славен и горд. Полный невод тяну я с добычей своей, Да помогут мне ангел и черт. Я хозяин глубин этих темных и волн, Всех бескрайних полей голубых. И качается легкий и маленький челн На просторах владений моих! [46]

45

прощай (фр.)

46

перевод Наталии Рейн.

…и иногда маленький бочонок грэфа перекочевывает от одного баркаса к другому. В бухте остались только большие шхуны. Они меряют ее широкими кругами, проверяя заброшенные сети. Точно также сторожевой пес обегает вверенное ему стадо овец. В полдень поверхность воды яростно сверкает в лучах осеннего солнца, а мужчины сидят на палубах скрестив ноги, перекусывают. Они знают, что вся эта красота принадлежит им… по крайней мере до того времени, как налетят серые зимние шторма, заплевывая их ледяным дождем и снегом. Завершается, завершается год. Вдоль улиц Хэмбри уже развешены и горят по вечерам праздничные фонарики, а руки пугал выкрашены в красный цвет. Везде красуются амулеты, приносящие урожай, и хотя женщины на улицах и рынках часто целуют незнакомых мужчин и сами подставляют губы или щеки для поцелуя, половые контакты сходят на нет. Они возобновятся (да еще как!) в ночь Жатвы. Чтобы на Полную Землю принести обычный урожай младенцев.

На Спуске лошади носятся галопом, словно понимая (скорее всего так оно и есть), что дни их свободы сочтены. А при особо сильных порывах ветра они поворачиваются мордой на запад, показывая зиме зад. На ранчо с окон снимают сетчатые рамы и устанавливают ставни. В громадных кухнях ранчо и — меньших по размерам — ферм никто не пытается сорвать жатвенный поцелуй, а о сексе просто не думают. Это время заготовок и переработки урожая, так что работа там начинается задолго до рассвета, а заканчивается куда как позже заката. И стоит запах яблок и свеклы, фасоли и моркови, тушащегося мяса. Женщины работают весь день, в постель падают замертво, чтобы рано утром вновь подниматься и идти на кухню.

В городских дворах жгут листву, и по мере того как неделя приближается к концу и лицо старого Демона проступает все отчетливее, красноруких пугал все чаще бросают в костры. В полях стебли кукурузы пылают, как факелы, и часто пугала горят вместе с ними, их красные руки и вышитые белыми нитками глаза лопаются от жары. Люди стоят вокруг этих костров молча, с суровыми лицами. Никто не говорит об ужасных обычаях прошлого и жестоких старых богах, которых умиротворяют сжиганием этих пугал, но все это и так прекрасно знают Время от времени кто-нибудь из людей едва слышно шепчет себе под нос два слова: Гори огнем.

Они закрывают, закрывают, закрывают год. На улицах взрываются хлопушки и петарды. Иной раз раздается такой мощный «ба-бах», что даже смирные тягловые лошади лягают телеги. И эхо каждого взрыва заглушает детский смех. На крыльце продовольственного магазина, что напротив «Приюта путников», поцелуям, иногда скромным, а иногда и с язычком, не видно конца, но шлюхи Корал Торин («Сладенькие», как любит называть себя и коллег Герт Моггинс) скучают. На этой неделе клиенты у них наперечет.

Это еще не Новый год, когда будут жарко гореть поленья, а весь Меджис танцевать… и, однако, старый год уходит. Именно на праздник Жатвы, сопровождаемый ритуалом гори огнем, приходится окончание года и все, начиная от Стенли Руиса, стоящего за стойкой бара под чучелом Сорви-Головы, до последнего скотовода Френа Ленджилла у самой границы Плохой Травы, это знают. В воздухе разлита тоска, кровь зовет в путь, в дальние края, одиночество щемит сердце.

Но этот год принес с собой и нечто особенное: ощущение чего-то дурного, скверного, ощущение, которое, однако, никто не мог выразить словами. Люди, которым никогда не снились кошмары, на неделе fin de ano просыпаются от собственных криков. Мужчины, по натуре мирные, не просто участвуют в драках, но затевают их. Мальчишки, которые раньше только мечтали о том, чтобы убежать из дому, в этот год действительно убегают и не возвращаются домой после первой ночи, проведенной под кустом.

И ощущение (то самое, которое никто не мог выразить словами, но чувствовали все), что этот праздник Жатвы отличается от прежних, нарастает. Заканчивается год, это да. Но с ним заканчивается и мир. Ибо именно здесь, в Меджисе, сонном внешнем феоде, суждено начаться последнему великому конфликту Срединного мира. Здесь прольются первые потоки крови. И в два года, не больше того, этот мир перестанет существовать. Начнется все здесь. И возвышающаяся средь розовых полей Темная Башня кричит голосом чудовища. Время — лицо на воде.

2

Корал Торин шла по Главной улице от отеля «Гавань», когда заметила Шими, ведущего Капризного в противоположном направлении. Юноша пронзительным, но мелодичным голосом напевал «Беззаботную любовь». Шел он медленно: Капризный тащил на себе два бочонка размерами поболе тех, что недавно отправились на Коос.

Корал радостно приветствовала Шими. Радоваться она имела полное право: Элдреда Джонаса воздержание на fin de ano не касалось. А для мужчины со сломанной ногой любовником он оказался более чем изобретательным.

— Шими! — воскликнула она. — Куда ты идешь? В Дом-на-Набережной?

— Да, — кивнул он. — Везу грэф, который они заказали. Для вечеринок на праздник Жатвы, да, много их будет. Все будут танцевать, разгорячатся, а потом станут пить грэф, чтобы немного остыть. Какая вы красивая, сэй Торин, с раскрасневшимися щечками.

— О! Мне очень приятны твои слова, Шими! — Она одарила его широкой улыбкой. — А теперь иди, иди, не теряй времени, тебя там ждут.

— Нет-нет, уже иду.

Корал, улыбаясь, смотрела ему вслед. Все будут танцевать, разгорячатся, сказал Шими. Насчет танцев Корал ничего сказать не могла, но точно знала, что в этом году праздник Жатвы выдастся жарким. Очень даже жарким.

3

Мигуэль встретил Шими под аркой Дома-на-Набережной, окинул презрительным взглядом, каким удостаивал всех, кто стоял ниже его на социальной лестнице, выдернул пробку сначала из одного бочонка, потом из второго. К содержимому первого только принюхался, наклонившись к отверстию в днище, во второй сунул большой палец и задумчиво пососал его. С провалившимися щеками, беззубым ртом и шевелящимися губами он напоминал сосущего соску бородатого младенца.

— Отменный вкус, не так ли? — спросил Шими. — Отменный вкус, добрый, старый Мигуэль, живущий здесь уже тысячу лет.