Колдун с Неглинки
Шрифт:
Отъезда родителей он дожидался как на иголках. Поели супа, выпили кофе, папа отнес вещи в машину и долго укладывал их в багажник, не возмущаясь количеству сумок – вдруг придется задержаться. Обнялись, по семейной традиции присели «на дорожку». Раньше Мирон над этим посмеивался, а сейчас смирно высидел положенную минуту, пока мама давала последние наставления: напоминала, где лежат деньги, и просила, если что, не стесняясь обращаться за помощью к тете Яне.
– Ну, пора! – сказал наконец папа.
– Пора, – эхом отозвалась мама и чмокнула Мирона в щеку. Для этого ей пришлось встать на цыпочки.
– Позвоните, когда доедете!
Ага, «позвоните». Убедившись, что машина
Хотя бы какая-то связь.
Укрепив дух, Мирон переоделся в светлые джинсы и толстовку, пригладил расческой волосы и вышел под дождь.
Подниматься в квартиру не хотелось – страшно было снова оказаться там, откуда все началось. Помыкавшись у подъезда, Мирон запрокинул голову и попытался отыскать бабкины окна. Впрочем, толку от этого не было: сейчас день, и понять, дома она или нет, невозможно. Придется идти. Загадал: если лифт снова сломался, значит, нужно вернуться домой. Как бы знак такой, что ему туда не надо. Заскочил в подъезд, чуть не врезавшись в выходивших оттуда людей, вдавил кнопку… Лифт послушно потащился вниз. Ладони вспотели – рану под бинтом защипало. На девятый этаж Мирон ехал, кажется, целую вечность – и столько же топтался под дверью, прислушиваясь к звукам из квартиры: телевизор, стук крышки по кастрюле. Там она, точно. Была не была…
– Никак поверил? – сощурился в дверной щели ехидный бабкин глаз, и Мирон шагнул в знакомую прихожую. Накурено было – жуть.
Пока разувался, бабка уковыляла в кухню, бряцнула форточкой.
– Чего застрял? Сюда иди! Сама приглашаю, не боись.
Мирон неловко прошел за ней и уселся на облупленный табурет, поджав под него ноги.
– А я и не боюсь.
Суетясь, бабка на мгновение открыла холодильник, и Мирон увидел полки, плотно заставленные банками с красной икрой. Бабка поймала его взгляд и подмигнула:
– Просила-то капусты да морквы, а ты вон чего отчудил.
Извлекла одну банку, щедро черпанула оттуда ложкой, сунула ее в рот и причмокнула:
– От склерозу помогает!
– Сделайте как раньше, – пискнул Мирон и откашлялся. Повторил уже громче: – Мне это не нужно, я хочу, чтобы все вернулось.
– Чего вернулось-то? – без интереса спросила бабка, помешивая в кастрюле.
– Я из-за этого вот… – начал он и запнулся, не понимая, каким словом обозначить свою проблему. – У меня одни беды. Я друга потерял, меня избили, телефон отобрали, а теперь еще и бабушка…
– А-а! Так ведь не отдашь – не возьмешь. Наперед просьбы надо жертвочку приложить…
У Мирона потемнело в глазах.
– Какую, на фиг, жертвочку? – взвился он, даже на ноги вскочил и крепко сжал кулаки, забыв про рану. – Я не хочу! Мне не надо! Забирайте себе!
– Не могу забрать, – выпалила бабка и пальцы в кукиш свернула. – Не могу забрать – не мое. Шорным родился – шорным и помрешь. Не хочешь сам – вон, рука заживет, и не трогай. А другие-то, кто знает, завсегда тебя пользовать будут. Надоумить могу, защитить, про жертвочки скажу, но не просто так – послужить придется. Коли я тебя нашла – всё, аллес! – И так ладонью о ладонь шлепнула, что Мирон вздрогнул и будто пришел в себя: разом увидел и кухоньку, и бабку, и свое перепуганное
лицо, и даже что в кастрюле борщ.– Вот же хрень, – отрезал он.
Сунул ноги в кеды и выскочил из квартиры.
В этот раз каждый притащил то, что сумел раздобыть: домашних животных, своих или соседских, овец, свиней, колбасу, в отдалении мычала корова. Жертвы, жертвочки. Мирон приоткрыл пересохшие веки и увидел, как женщина, похожая на его маму, передает мужчине, похожему на монаха, котенка. Мужчина, похожий на монаха, морщится, но сжимает на пушистом тельце лапищу, затянутую в крагу. Трещит огонь. Внутренний голос шепчет: «Не смотри!» Ладонь уже не чувствует прикосновений, ее затерли до кровавых волдырей. Как только просительница отходит, появляется следующая – с ребенком месяцев шести. Младенец смотрит прямо на Мирона и радостно пускает пузыри, мать смаргивает слезы и передает его мужчине, похожему на монаха, – не смотри! – и вот ей нужна только рука, его рука-а. А-а. А-а-а!..
Прикованный Мирон дернулся, застонал и проснулся.
Он лежал на диванчике в кухне, уткнувшись носом в спинку. Подушка под головой промокла, рука онемела. Пахло фастфудом. Темноту разгоняла лампа над плитой, в ее белом свете тени казались еще чернее.
– Проснулся? Есть будешь?
Голос Алисы заставил его сжаться и глубже зарыться в спинку дивана. Мирон сказал:
– Прости. Я так не думаю.
– Я знаю, – ответила она ровно. – Сейчас десять вечера. Мы заказали гадостей в «Бургер Кинге», и на тебя тоже. Все остыло, я разогрею.
– Я ходил к бабке, – просипел Мирон, не оборачиваясь. – Все правда, и ничего не изменить.
Пискнула микроволновка. Запах картошки фри усилился.
– Нужно готовиться к ЕГЭ, – сказала Алиса. – Начнем завтра.
Он вскочил как подброшенный, схватил подушку и вжался в нее лицом.
– Да какой, к черту, ЕГЭ? Ты не понимаешь!
Она не понимала. Если бабка нашла его – наверняка найдут и другие. Те, что знают и начнут пользовать. Даже если Алиса никому не проговорится, настанет момент, когда все прочее станет для нее неважно – только эта его магия, так всегда бывает, и тогда она отыщет его, из-под земли достанет, и на что она будет готова, чтобы исполнить очередное желание? Заплатить? Шантажировать его тем, что разболтает о магии всему миру? Отпилить чертову руку?..
– Ты чего? – раздался осторожный голос. – Плачешь, что ли?
Мирон ожесточенно потер глаза и дернул плечом, которое гладила Алиса. Она сунула ему под нос коробку с креветками, и он не сдержался – вытащил одну за хвост и хрустнул, проталкивая поглубже застрявший в горле ком.
– Я, – наконец выдавил он, – таким родился. Бабка сказала.
– Видимо, – вздохнула она, не убирая руки. – Я кое-что вспомнила, давно еще подслушала. Ты знаешь какую-нибудь Настю?
– Коробкову, из нашего класса, – подавив всхлип, выдавил Мирон. – И еще Фролову, дочь маминой подруги, но мы не очень общаемся. Она странненькая.
Настя Фролова и правда была странненькой. Младше Мирона на год или чуть больше, в школу она пошла раньше. В первом классе ей быстро стало скучно – перевели сразу в третий, потом в лицей с углубленным изучением китайского, а в пятнадцать она уже поступила в МГИМО, самостоятельно выучив хинди и суахили. Пару раз они встречались семьями в центре. Мирон и Настя шатались в окрестностях Кривоколенного переулка, пока взрослые пили вино на летней веранде, но общение не заладилось: в то время как Настя выдавала заученную информацию о старейшем жилом доме в Москве и его прежних владельцах, Мирон играл на телефоне в «Майнкрафт».