Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Колдунья из Треугольного переулка
Шрифт:

Этот последний довод возымел действие, и поиски няни, возобновившись с удвоенной силой, неожиданно увенчались успехом: по протекции Евдокии уже на следующий день на смотрины заявилась молодая девушка из многодетной семьи, за плечами которой был достаточно большой опыт по уходу за маленькими детьми. Звали девушку Любашей, и она сразу пришлась Анне по сердцу: скромная, улыбчивая, с открытым добрым лицом, а самое главное – она смогла быстро найти общий язык с уже повзрослевшей Лизонькой и как нельзя вовремя освободила Анну для подготовки к поездке. Отложенные ею в дорогу вещи Йосиф Гурович почти все забраковал, сказав, что все необходимое она

сможет купить себе в Париже и после длительных препирательств, вручил дочери солидную сумму на расходы.

– Тебе нужно хорошо питаться, – категорично заявил он. – А кто должен о тебе позаботиться, как не отец?! На радостях, что Анна согласилась принять от него помощь, он завалил ее всевозможными советами и рекомендациями.

– На питании не экономь и взаперти не сиди, ходи на прогулки, дыши свежим воздухом, – напутствовал он дочь. – Непременно посети сад Тюильри, это статус, раньше туда простых людей не пускали, разве только один раз в году в день святого Людовика, а теперь доступ открыт для всех. Когда соберешься туда, оденься получше, чтоб тебя не приняли за служанку, таких туда не пускают, ведь в Тюильри публика исключительно из благородного сословия, – с уважением в голосе добавил он, – это тебе не Люксембургский сад, который предпочитают гризетки [20] и буржуа, Тюильри – это статус! – повторил он и многозначительно поднял вверх палец.

20

Гризетки – белошвейки, модистки, продавщицы – молодые девушки в платье из ткани «гризет» (легкой, недорогой материи).

**rue Huchette – одна из самых старых улиц Парижа, которая существовала еще в 1200 году по соседству с виноградниками

Времени на сборы было мало, а хлопот много, и к тому времени, когда наступил день отъезда, Анна от усталости и волнений уже совсем валилась с ног.

На вокзал ее пришли провожать отец, дядя Яков, доктор Капилло с Леней и супруги Картамышевы, которые попытались на перроне вручить свояченице значительные сбережения, полученные ими за многие годы от графа Ланжерона для семьи брата, но Анна твердо отказалась:

– Это деньги для Манечки, передадите ей, когда она вернется. Чтобы не травмировать Лизоньку, на вокзал ее решили не брать и, предчувствуя недоброе, девочка никак не хотела отпускать от себя Анну: она капризничала, плакала и у Анны перед глазами долго стояли ее встревоженные глазки.

В Париже Анна поселилась в пансионе мадам Фраболо на улице Huchette**, в Латинском квартале, что на левом берегу Сены, оттуда до Сорбонны, где проходили ее занятия, было рукой подать. Хозяйка пансиона оказалась славной женщиной, ко всем своим гостям относилась по-родственному сердечно и каждое утро подавала постояльцам кофе со свежеиспеченными вкусными булочками. Кроме того, она старалась содержать свое хозяйство в чистоте настолько, насколько это было возможно при общем плачевном состоянии общей санитарии и гигиены в Париже в начале XIX века.

«Я даже не предполагала, – ужасалась в своем письме Анна, – что Париж такой грязный город! Правило для парижского мусора одно – «tout-a-la-rue» [21] ! Мне неудобно об этом писать, но ночные горшки и помои здесь выливают прямо из окон на улицу! Дождь превращает все отбросы в вонючую жидкую грязь, которая течет по улицам прямо в Сену. Тротуары здесь отсутствуют, и чтобы пройти через улицу не испачкавшись, подметальщики кладут на мостовую дощечки и переводят людей за особую плату. Настоящее варварство!»**

21

tout-a-la-rue – всё на улицу (франц.).

* Такая ситуация продолжалось до 1848 года, затем положение с гигиеной в Париже значительно улучшилось: канализация была проведена в каждый дом, а на месте запутанных узких улочек возникли широкие, прямые и светлые авеню и бульвары.

** Delphine de Girardin – французская писательница и журналистка.

Письма из Франции жадно читались всем коллективом осиротевших мужчин в Одессе. Для этого Йосиф Гурович и Яков Натанзон каждый вечер являлись к доктору, где за чашкой чая в гостиной обсуждали новости последнего письма

Анны. Под ногами ползала Лиза, рядом в кресле по воскресным дням сидел с книжкой Леня и старики чувствовали себя вполне счастливыми в домашней обстановке гостеприимного докторского дома.

На следующий день содержание письма со всеми подробностями обсуждалось всеми обитателями больничного двора.

– Я же никому ничего не говорил! – недоумевал фельдшер Натанзон. – Разве что только Евдокии…, – позже вспоминал он. Особенно бурную реакцию у слушателей вызвало опорожнение горшков в окно.

– Неужели такое возможно? – недоумевал Яков.

– Отчего нет? Даже очень возможно, – многозначительно поджимал губы Гурович. – Ты что, Яков, не читал, что писал по этому поводу Андрей Николаевич Карамзин, когда ехал из Страсбурга в Париж?

– Зачем мне это? – насупился фельдшер, который не любил, когда его уличали в недостаточной образованности. – Мне работать надо, а не сказки всякие читать.

– Какие же это сказки, брат, – возражал ему Йосиф, – если Анна слова Карамзина точь-в-точь повторяет.

– Ну, и что же он сказал, твой Карамзин? – ворчливо переспросил Яков. Гурович хитро улыбнулся:

– Ну что ж, слушайте: «Ближе, ближе, завоняло, ужасно завоняло, ура, мы приехали!».

– О-о! – округлив глаза, воскликнул фельдшер. – Не может быть, это что, действительно про Париж? Неужто так и написал? – недоверчиво посмотрел он на брата.

– Слово в слово, – подтвердил Йосиф Гурович. – Я хорошо запомнил.

– А вот я читал, – вмешался доктор, – как по этому поводу шутила модная нынче Дельфина де Жирарден**: «Граждане Парижа! Не выставляйте на всеобщее обозрение ожившее меню вашего вчерашнего обеда!» Мужчины дружно зашлись в смехе.

Анна не могла понять, как великолепие старинного города с его красивейшими архитектурными ансамблями, богатыми музеями, старинными скульптурами и вековой историей могли сочетаться с отсутствием элементарной гигиены. Всюду был запах брожения, гниения и разложения. Зловонные канавы были рассадником разнообразных инфекций, эпидемии тифа и других инфекционных заболеваний, которые в городе случались довольно часто***.

«Что я вам скажу, Аркадий Константинович, – обращалась она в письме к доктору, – медицинских проблем здесь значительно больше, чем у нас в Одессе. Дефицит воды и перенаселенность в жилых кварталах приводят к вспышкам холеры и туберкулеза. Больниц не хватает, большинство парижан живет в полной нищете, не имея возможности получить медицинскую помощь. Среди низших слоев населения сильно развит алкоголизм, много беспризорных детей. Картина, прямо скажу, удручающая».

В городе проблема с водой действительно стояла очень остро, в пределах Парижа вода была настолько загрязнена нечистотами и различными отходами, в частности кожевенных мастерских, что ее рисковал пить только сумасшедший, потому население пило вино, на худой конец пиво, бражку или воду, доставляемую водоносами [22] из родников, которая стоила дороже вина.

22

Эта профессия просуществовала в Париже до 1910 года

*Банное дело в Одессе действительно было на высоте: к середине XIX века в Одессе работало более сорока «учреждений общественной помойки», как назывались тогда бани. Россия вплоть до 19 века, несмотря на все недостатки, была самым цивилизованным из европейских государств того времени.

** «Кот-рыболов».

«Водоносы, – сообщала Анна в письме к родным, – это мое спасение. Когда я прихожу домой, меня уже ждет ведро воды, которое я заказываю накануне, и по сравнению с тем наслаждением, которое я получаю, умывшись после рабочего дня, это стоит не очень дорого. Хозяйка мои купания не одобряет, парижан вообще нельзя назвать чистоплотными, моются они крайне редко.

– Анна, – говорит мне моя мадам Фраболо, – зачем вы так часто моетесь? Вы так всю красоту свою смоете.

Когда я пытаюсь ей рассказать о наших традициях в поддержании своего тела в чистоте, или пытаюсь объяснить медицинскую пользу наших бань, то она начинает возмущаться и говорит, что «ваши бани – это какая-то черная месса, Страшный суд и адские муки, где попеременно пытают огнем и холодом, секут до крови березовыми вениками с листьями, так что едва кровь не выступает». Ну, как здесь не рассмеяться!»

Поделиться с друзьями: