Колесо судьбы. Канон равновесия

Ты же ее тропинка домой, идиот!

Никогда не устану благодарить Мобиуса за ту оплеуху. Воистину, только он мог подойти и без стеснения съездить по морде своему Эль-Тару. Тот опомнился, слава Стихиям. Уж лучше пусть рычит на магистра, чем превратится в одного из моих ведомых.

Кокон замкнулся. Маленькая женщина в траурных одеждах цвета светлой пыли — цвета Ничто, — осталась одна. Умершая среди живых. Она вцепилась мне в руку и, вскинув глаза, невольно шарахнулась. Вместо меня ей привиделся Жнец.

— Пойдем, — шепнул я. — Не бойся. До отъезда у нас еще есть время поговорить.

Она кивнула и еще крепче стиснула мою ладонь внезапно похолодевшими пальцами. Мы зашагали прочь ото всех в длинный боковой тоннель, извилистый и темный. Голоса постепенно смолкли, растворились во мраке, все прочие звуки умерли — даже шорох наших шагов. Я нарочно шел медленно, давая страхам раствориться.

— Не позволяйте ему войти в Храм Душ, — тихо сказала сестра. — Если он это увидит — будет беда.

Я ей поверил безоговорочно. С такой одержимостью, какая бушевала внутри Волка, можно было нарваться на что угодно.

— Надеюсь нам это удастся. А то утром они с отцом успели переругаться — он уже попытался запретить Ваэрдену присутствовать на церемонии и видишь, что вышло? Все, на чем удалось настоять — это сопровождение в лице Альнейрис. Хотя сколько с нее будет толку? Мала она еще — Бешеного Волка удерживать. О чем вы с ней утром говорили?

Она слегка улыбнулась — узы между нами колыхнул отголосок горькой усмешки.

— Да так… давала ей кое-какие указания на случай, если я не вернусь.

Указания? Странно. Чем дальше, тем меньше мне нравилось то, что я слышал. Решила, что ли, мужа как вещь передать?

— А вот об этом и думать забудь! Привыкай, что теперь любая твоя, даже невысказанная, мысль влияет на мир. И мельком о подобном не вспоминай! Особенно сейчас. Наоборот, нацелься всей сутью своей на то, чтобы пройти испытание и вернуться. Ишь, вздумала, «указания». Коль тебе так нужна меньшица — по возвращении полную церемонию проведем.

Говорю, а у самого спокойствия ни на грош, разве что тонкая пленочка для виду, под которой свернулось в тугой узел нервное ожидание. Нет, так нельзя. Смертоносец я, или размазня какая? Собраться немедленно!

— Рейю… — она смущенно запнулась, голос ей изменил. — Ты… точно будешь там?

— А кто же еще, — я заставил себя улыбнуться и взлохматить ей волосы, — там за тобой присмотрит? Конечно буду. Надо же проследить, чтоб ты ничего не разнесла.

— Как я смогу там что-то разнести? — она невольно потянулась за рукой, но мурлык так и умер, не родившись. — Ведь ничего же не останется…

— Я верю в твои способности. Особенно в ту, которая называется «ой, я нечаянно» Детство свое помнишь? Это было самое любимое твое оправдание.

Я честно старался ее хоть как-то подбодрить, но смех затихал, проливаясь на камень жалкими лужицами. Э, нет, в таком состоянии ее никуда отпускать нельзя — все провалит еще до начала. Что же такого ей сказать?..

То, что от нее исходило, было в десять раз хуже страха. С тем хотя бы можно как-то бороться, перебить злостью, заставить действовать. С обреченностью бороться почти невозможно.

Я сел на камень, притянув ее как в детстве на колени и сомкнул крылья домиком. Самое безопасное убежище рыжего котенка до того, как в семье появился серый волк.

— Рысенька, слушай меня внимательно. Разве отец допустил бы тебя до Посвящения, если бы сомневался хоть на волос, что ты справишься? Кто как не ты у нас в семье категорически не знает слова «нельзя»? Если нельзя — то ты же первая сунешь нос проверить, чего это там такого запретного. Еще и не получишь по любопытной нюхалке. Тебя вон даже отцов Ловец Душ и мое копье не трогают, хотя любого другого они бы сожрали и не подавились. Особенно за попытки открутить от них чего-нибудь. Я тебя проведу до самого конца, и после буду рядом столько, сколько надо. И потом тоже буду заглядывать почаще. Хочешь, открою один секрет?

— Какой? — сестра шевельнулась, сворачиваясь в уютный теплый комочек. Как будто не было для долгих посиделок места замечательнее, чем кромешно-темный каменный коридор в толще спящего вулкана.

— Как только вернешься домой — понесешь от мужа чуть ли не в тот же день. И родится у вас с ним замечательный детеныш, наследник.

— Правда?!

— Разве я тебе когда-нибудь врал? Маленький серый мохнатый волчонок, маленький оборотень. И такой же шкодливый как мама.

В ответ тут же плеснуло нежностью. Материнский инстинкт в молодой женщине уже не спал беспробудно — всего лишь чутко дремал, дожидаясь того момента, когда можно будет развернуться в полную силу. И пусть он заставит ее думать не о провале, не о чужой непонятной реальности сна, а о возвращении. Триумфальном.

— А откуда ты знаешь? — высунула она нос из-под крыла.

— Привратник я, или дрейга огрызок? Рождение я вижу почти так же хорошо, как смерть, пускай и не вижу при этом ничьих судеб. А племянничек, несомненно, попросится в явь очень скоро.

— Значит, — она высунулась почти целиком, — это продлится совсем недолго?

Ее напряженный, взволнованно-вопросительный взгляд жег меня даже в полной тьме, она напоминала перетянутую тетиву лука, готовую вот-вот лопнуть.

— Не больше года, — кивнул я. — Что такое год для бессмертных?

Облегчение. Такое огромное, что казалось, будто даже воздух стал свежее. Я почти слышал, как с ее души скатывается тяжелый валун а обреченность уходит. Она все еще нервничала и слегка боялась, но все-таки это было лучше, чем тоскливая безысходность. Несколько долей мгновения я колебался, пытался честно заглушить собственные желания… Но в конце концов плюнул на укоры совести. Наклонившись к ней, я развернул к себе мокрое от слез лицо и впился поцелуем в губы, вытягивая остатки неуверенности и страха. Я не думал, занесет ли меня за границу дозволенного, не пытался бороться с затопившими чувствами. Остановить бы время, растянуть хоть ненадолго…

Все когда-нибудь кончается. Кончился и поцелуй.

— Пойдем, — сестра сползла с моих колен, пытаясь призвать к порядку непослушное, обмякшее в моих объятиях тело. — Я хочу еще раз увидеть город.

Желание идущего на Ту сторону — закон, да я и не стал бы ей перечить. Почему бы не скоротать последние часы прогулкой? Мы не виделись два столетия. Будет о чем поговорить.

И мы шли по заснеженным улицам, еще носившим следы причиненных мной разрушений. Шли, скрытые мороком от чужих любопытных глаз. Она жалась ко мне под крылом, и нам обоим казалось, что время застыло. Мы вечно будем брести по улицам сквозь снегопад, и полдень никогда не наступит.