Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
Он поднял воротник, спрятал руки в карманы и стоял отвернувшись.
«Должен же он понять, что мне тоже тяжело, очень тяжело. И почему он не курит, стоит как истукан…»
И вдруг он стал ходить рядом, взад-вперед, крупными шагами, нетерпеливо, словно перед дуэлью — взад-вперед, шуршал листьями, а соперник все не приходил.
«Петушится, а сам совсем осиротелый!»
— Смотри, как быстро темнеет, — сказала она.
Он остановился, закурил и бросил спичку.
— Да, темно. После спички.
— Это от контраста — мрак и свет.
— Да, от контраста. — И остановился. Встал к ней спиной,
— Я люблю тебя.
Он даже не повернулся.
— Люблю! — сказала она. И еще безнадежнее: — Правда люблю! — И чуть не плакала. Ей было обидно за себя и жаль того, другого, в городе. И жаль себя. Она произнесла это, а он даже не повернулся. Первый раз в жизни она произнесла эти слова, и как? Ему в спину! И он даже не повернулся, стоит как истукан. Почему все так получилось? Вот она сидит тут на земле, а он стоит отвернувшись. Разве так должно это быть? «Господи! Я должна была сказать это слово там, десять минут назад, там, на берегу, когда он говорил, говорил… Я должна была радостно и громко выкрикнуть это и броситься ему на шею! Там, на ветру. И это было бы счастье! Но я опоздала».
Он повернулся и смотрел пораженный. Маленький тюлененок сидел на листьях с огоньком сигареты. До него вдруг дошло.
— Что ты сказала? Это правда?!
Она кивнула. И совсем безнадежно — еще раз.
Он с бьющимся сердцем опустился перед ней на колени.
— Неужели правда? Ты любишь? Ты… — И голос его задрожал. — Знаешь, кто ты? Ты — любимая. Лю-би-мая! — повторил он по складам.
И она прижалась лицом к его холодному плечу, радуясь и плача.
— Ты удивительная, удивительная, — в восторге шептал он.
— И ты, и ты. — Она уткнулась ему в воротник.
Он обнял ее и стал целовать ее плечи, ее упрямую голову, уши, шею, целовать ее холодные волосы. Она почувствовала, как он торопится, и ищет губами ее мокрое лицо, и подходит все ближе, ближе, и вот нашел ее щеки, глаза и наконец губы, губы…
Когда они выбрались из парка на шоссе, было совсем поздно и моросил дождь. Слева, в стороне, в окнах Арктического училища, бывшего Константиновского дворца, кое-где еще горел свет.
Они быстро зашагали по шоссе к трамвайному кольцу. Кольцо светилось из темноты фонарями. Она озябла, и он обнял ее за плечи. Он шел быстро, и она торопилась рядом, стараясь идти в ногу, и сбивалась. Еще издалека она увидела, как к кольцу подошел трамвай. Из вагонов вышли два человека — из первого вожатый, из второго кондуктор.
— Последний, — сказала она. — Успеем?
— Конечно! — И оба прибавили шагу. Они торопились. Дождь усиливался.
— А знаешь, я бы не хотела уезжать — вот только дождь!
— Да, дождь.
— И водопад мы так и не посмотрели!.. А хочется послушать. Я бы осталась сегодня хоть на всю ночь, но дождик…
— Да, — повторил он. — Стой, а где твой букет?
— Ой! Забыла! Но мы еще нарвем. Ведь нарвем? Правда?
— Соорудим! — бодро сказал он.
И подумал, что теперь не скоро приедет сюда. Завтра работать, работать — наверстывать
упущенное. В свете фар пронесшейся мимо машины он увидел, как ровно и густо моросит мелкий дождь.Когда они подошли к кольцу и она вскочила на ступеньку пустого и освещенного, как рай, трамвая, он снова обрадовался, увидев ее опять легкую, стремительную, прежнюю, как днем. Короткие черные волосы ее блестели от дождя словно лаковые.
Она вошла в вагон. Каблучки дробно застучали. Сквозь мокрое стекло он увидел ее, идущую в конец вагона. Наконец она устроилась у окна, прижалась щекой к стеклу и позвала его рукой.
— Иди сюда, ты и так промок!
Но он стоял и смотрел на нее.
Она помахала ему шутливо, как бы прощаясь, и он тоже помахал ей — тоже как бы прощаясь, но очень серьезно. Она сделала широкие глаза, но, увидев, что он достал сигареты и остановился под фонарем, успокоилась, отвернулась, подняла воротник, прижала концы воротника к подбородку и задумалась, счастливая. Без зимнего букета.
Он курил и смотрел на нее. «Какая она уютная в этом пустом вагоне!»
Он видел ее лицо в профиль, как на портрете — светлый портрет в темной раме трамвайного окна, под мокрым стеклом; потом отвернулся.
Там, где парк, был темно и тихо. Он курил. Курил и ждал вагоновожатого. Рядом шелестел дождь. Он представил, как листья мокнут на дорожках парка — очень тихо и пусто. И стало тоскливо, очень тоскливо. «Лучше бы это случилось не сегодня, а через день, через два, через сто лет». Теперь он был уверен, что не скоро приедет сюда с ней.
Завтра снова институт, работа, работа… А ведь он так и не показал ей «волжского поселка», и каменную косу волнореза, выступающую в залив, и часовенку, и ветлы на берегу тоже не показал. А там столько рыбацких черных лодок и пузатых баркасов у берега! А зимой там стоят буера… А главное, он не показал ей водопад у шоссе — ему и самому хотелось еще раз послушать шум падающей воды, — вот так стоял бы в темноте, успокоенный, и слушал бы шум падающей воды, и она рядом, еще не моя.
«Зачем это случилось именно сегодня? Зачем так быстро? Лучше бы завтра, через месяц». Он и сам не знал, как это произошло, просто он был очень нежен, а ее руки лежали без движения на листьях…
Он курил и смотрел в сторону парка. Тяжело. Там остался один из самых светлых и волнующих дней его жизни. Прошел.
«И вот она сидит в трамвае, а я курю здесь. Она там, а я здесь. Но как она могла оставить тот чертов лист на дорожке?! Как?»
Дождь моросил… Волосы намокли, плащ потемнел от дождя. И вдруг кто-то тронул его за плечо, он вздрогнул и обернулся. Она стояла рядом и смотрела испуганно.
— Что с тобой? — спросила она.
Он очень обрадовался, что это она, и удивился — такое у нее было испуганное лицо.
— А что случилось?
— Я не узнала тебя сейчас… Смотрю — одинокая фигура под дождем. Взглянула в окно и испугалась. Не ты. Одинокий чужой человек на остановке, под дождем. Даже страшно стало.
— Ну, что ты! — Он виновато улыбнулся и привлек ее к себе. — Просто стоял и смотрел на наш парк — ведь там остался твой зимний букет! Помнишь его? Мокнет сейчас под дождем…
У нее было очень расстроенное лицо.
— Ну, улыбнись, Галчонок, — ласково попросил он.
Она вся дрожала.