"Коллекция военных приключений. Вече-3". Компиляция. Книги 1-17

Одна штука была загадочной — через окно в Россию прошёл небезызвестный Герман, его благополучно взяли под наблюдение, думали, что он развернёт здесь свою бурную деятельность, но бывший штабс-капитан, известный своим крутым нравом, пробыл в городе недолго, вновь нырнул через готовно открытое окно в Финляндию. Что бы это значило? Уж не спугнул ли кто его? Удрал Герман и больше не вернётся? Такое может быть? Очень даже может… Или причина в другом — отправился сколачивать обширное войско для незаконных боевых действий в Советской России. Это тоже похоже на Германа. Герман готов выжечь калёным железом весь Петроград вместе с людьми и зданиями, лишь бы здесь не было новой власти…

Тяжёлые были эти думы, у Крестова даже щека задёргалась нервно, часто. Нервы износились вконец, ещё немного и он вообще перестанет воспринимать жизнь во всех её красках, ограничит спектр восприятия двумя-тремя цветами, не самыми радостными… В бегстве Германа могло быть ещё одно — он ушёл назад за людьми и деньгами. Для существования такой организации, как таганцевская, нужны не только люди и оружие — нужны хорошие деньги. Желательно — золотые царские червонцы…

Вот за ними Герман и ушёл.

Глава восемнадцатая

Фамилия пограничника, которому предложили взятку, была самая что ни есть многомиллионная русская — Иванов. Это был ловкий складный парень из-под Твери, перед призывом в армию он работал на железной дороге, мечтал выучиться на машиниста, чтобы гонять составы из Москвы в Питер и обратно — вначале товарные, потом, когда будет повышен класс, пассажирские, но помешала армия: пришлось взять в руки винтовку. Остапчук, который вместе с Крестовым приехал на костюринский участок границы, проверил его биографию — парень чистый, хорошо стреляет из винтовки, владеет грамотой. Пригласили Иванова к командиру. Пока командир разговаривал, наблюдали за ним со стороны, проверяли себя, проверяли тех, кто дал ему характеристику: подтянутый, гимнастёрка подогнана — значит, старательный, к службе относится серьёзно, руки сильные — видно, что рабочий, голову с одного раза скрутить не только курице может, не горбится, плечи широкие, разворот прямой — муштровочка есть, мышцам не даёт усохнуть, лицо открытое, взгляд прямой — врать не умеет.

Конечно, будь Остапчук с Крестовым профессионалами, они действовали бы по-другому, с иными бы мерками подходили и к этому парню, и к своему делу, но они ещё только учились, вслепую нащупывали то, что профессионалы давным-давно уже одолели. Но и такой метод познания — тоже метод.

— Вот товарищи из Петроградского чека, познакомься, — повернулся в сторону гостей командир отряда, — по твоему делу специально приехали, решать, как быть, законопачивать прореху или, напротив, расширять.

Крестов от этих слов поморщился — показалось, что командир говорит слишком много и не то, но, видать, у командира отряда была своя тактика. Он считал, что с Ивановым нужно говорить именно так. Иванов развернулся, пристукнул каблучками сапог — довольно лихо. Крестов протянул ему руку.

— Да вы сядьте, сядьте, товарищ Иванов, — как можно мягче проговорил он.

— Сколько их было? — спросил Остапчук, поправил чёлку на лбу.

— Трое.

— А почему вы не стреляли в них? — голос Остапчука сделался строгим, — это же граница!

— Не имел права, — уверенно заявил Иванов, — это нарушение. Финны потом визг подняли бы такой…

— Почему?

— Вы же сами сказали — граница! — немного помявшись, ответил парень. — Как же я могу стрелять в ту сторону границы?

— А вступать в переговоры с врагами революции можно? Даже если они находятся по ту сторону границы? Ладно, ладно, в принципе вы всё сделали верно, — голос Остапчука снова помягчел. — Если не здесь, так в другом месте они бы снова возникли. Лучше уж знать, где они возникнут, чем ждать вслепую. А почему они выбрали именно вас? Почему никого другого?

— Этого я не знаю. Думаю, что случайно.

— Вряд ли, вряд ли, — задумался Остапчук, — может, у них есть какая-нибудь информация о вас, а?

— Отца у меня нет, двух братьев убило в германскую, мать живёт в Торжке; сестра ещё есть, она в Москве. Замужем за слесарем с кожевенного завода. Вот все мои налицо, можете проверить.

— Значит, считаете, что вышли они на вас случайно?

— Случайно. Могли бы выйти на другого, но в наряде стоял я, — Иванов почувствовал недоверие в вопросах Остапчука, забеспокоился.

Сквозь оконца штабного помещения проникал слабенький вечерний свет, солнце выползло из-под тяжёлой ватной наволочи, повисло над горизонтом, сквозь редину сосновых стволов протиснулся одинокий прощальный луч, косо ударил в стёкла, но внутрь не проник, ушёл дальше — от луча остался лишь печальный отсвет.

— Ну, насчёт того, что можно вступать в общение с врагами революции или нельзя, с Ивановым уже речь была. Красноармеец Иванов строго предупреждён, а насчёт того, что может получиться из этих дипломатических переговоров, разговор тоже был, товарищ Остапчук, — сказал командир отряда.

— Интересно, поверили они тебе, красноармеец Иванов, или нет, — Остапчук подошёл к оконцу. Во дворе происходила выводка лошадей, старых, с крупными разбитыми копытами и увеличенными от тяжёлой работы коленями. Других лошадей у пограничников не было. — А что, если не поверили?

— Не знаю, — замкнуто проговорил Иванов.

— А наводки у них на этой стороне не могло быть?

— Если в отряде, то исключено! — сказал командир отряда. — За своих я ручаюсь. Но если где-то на стороне, то может быть. — Он поднялся из-за стола и тоже подошёл к оконцу.

Крестов сделал знак Остапчуку: хватит!

Небо уже затянулось ватной портьерой, плотно, без помех, в которые могли бы глядеться звёзды, без чистого пространства, природа поскучнела, сделалась мрачной, глухой к любому зову, к любому стону — не достучишься, не докричишься. Лицо командира потяжелело. Вновь предстояла трудная ночь, в которой всё могло случиться. Ну хоть бы одна свободная щель — нет, всё беспросветно.

Угрюма и мрачна северная природа, от земли, от камней, от толстых стволов деревьев в любой, даже в самый жаркий день тянет сыростью, холодом, плесенью. Плесенный дух исходит от одежды, от стола с табуретками, что стоят в штабе, от лошадей, от стен, этот стойкий щекотный запах исходит даже от воздуха.

— Пока не стемнело окончательно, надо бы съездить на место, — сказал командир отряда Крестову.

Вышли на крыльцо. Остапчук неожиданно ловко взлетел в седло, будто всю жизнь занимался этим, командир отряда одобрительно глянул на него.

— Лихо! А я думал, что вы из бывших чиновников. Или из рабочих, которые коней видели только на картинке.

— Так оно и есть, я из бывших рабочих, — сказал Остапчук, — только детство у меня было деревенское, среди лошадей.

Крестов забрался в седло тяжело, он был специалист по другой части. Выехали. По дороге, едва видной в сумраке, углубились в непривычно тихий недобрый лес — ни птичьих вскриков, ни шорохов, ни скрипа стволов — даже листва, и та, замёршая, не шумела — листья были будто деревянные. Крестов щурился, ловил глазами мохнатые тени. Ему казалось, что тени эти должны двигаться, но они, тупо огрузнув в тишине, были неподвижны, и Крестов, глядя на них, нервничал — чудилось, что в тёмных еловых лапах устроены особые скрадки, в которых могут находиться люди.