Коло Жизни. Бесперечь. Том первый

– А нонешнее видение… И потом почему слышит лебединых дев, и постоянно плачет, кричит… Девочке снятся плохие сны, она слабеет, устает, – дернувшись затрепыхал мягкий, лирический баритон младшего Раса и сам он качнулся, отчего немедля рябью проступавшее золотое сияние под его кожей густо вспенилось, единожды как при волнение человек густо краснел. – Разве это… не возможная вероятность гибели плоти… Так было в тот раз, когда на Владелину напал антропоморф и высосал ее силы.

– Нет, это совсем иная ситуация, – все тем же ровным, спокойным тоном молвил Перший и змея в навершие его венца лениво отворив пасть раскатисто зевнула, тем самым выражая полное равнодушие к тревогам Дажбы. – Лучица ноне не поступила, как антропоморф, она вспять спасла от гибели плоть, что в целом не благоприятно сказалось на ней. Но я уверен, это не сбой кодировок, ни хворь лучицы, всего-навсе остаточное напряжение, каковое стало выходить через плоть корчей… Не самая большая плата за спасенную жизнь. Ну, а видение. Как мы видим за одиннадцать земных лет жизни девочки первое. И это показатель лишь уникальных способностей лучицы. Поверь, бесценный мой малецык, сие видение нормально… Ненормально то, что лучица пытается погасить зов, вновь пробует свои силы… Ненормально, не благостно для нее только это. Потому после возвращения плоти на Землю, лучице нужно сказать, чтобы не гасила зов… Только подавала его мягче… раскатистее… протяжнее. – Старший Димург широко просиял улыбкой, и ярко зазолотилась его кожа, поглощая всю коричневу, делающая его и вовсе одноприродным с Небо. – Это похоже такой своевольник… Посмотри как не желает ступать по предписанному. Все время пробует свои силы, способности.

– А лебединые девы? – вставил в полюбовную речь брата Небо. Он дотоль поглаживал, вельми взволнованно завитки золотой бороды, точно тем движением руки умиротворял себя.

– И это неповторимые, уникальные способности нашей лучицы, – теперь много задумчивее произнес Перший и прикрыл свои очи… оставив только тонкую щелочку на левом из них, чтоб наблюдать за Дажбой. – Очевидно, обладая особой чувственностью, она слышит эти довольно примитивные создания… И перепосылает их на мозг девочки, желая, чтобы их сняли. Возможно, своей незамысловатой конструкцией они просто-напросто раздражают нашего малецыка. Так, что обобщенно я уверен все более-менее благополучно и с плотью, и с лучицей. Однако, если мой любезный Дажба тревожится, пусть девочку осмотрят бесицы-трясавицы и вынесут заключение.

– Ох! Отец, – тотчас встрепенулся младший Рас, и послышалось беспокойство в его гласе, определенно, он испугался, что огорчил своим недоверием Димурга. Потому торопко подавшись с ослона кресла верхней частью корпуса, дернулся вперед. – Я не сомневаюсь в твоей мудрости, но…

– Ничего… ничего, – авторитарно отозвался Перший, и, подняв с локотника левую руку, направил вытянутые перста на Дажбу, останавливая его движение и беспокойство. – Дело здесь совсем не в моей мудрости, а в том, чтобы ты был уверен в себе. Иначе ты не сможешь соперничать за лучицу, а следовательно отдалишь возможность ее скорого перерождения… Сделаем так как решили… Бесицы-трясавицы ее осмотрят и если все благополучно, ты будешь спокоен и продолжишь за ней присматривать.

– А если нет? – Дажба едва дыхнул, несомненно, он ощущал до сих пор свою вину в первую очередь перед Крушецом, каковой, чтобы не погибла Еси свершил поколь не по возрасту.

– Если нет, – не терпящим возражений тоном продолжил сказывать Димург, и зашевелившаяся в венце змея, как-то надрывно вздохнула. – Тогда придется менять жизнь девочки. И возможно нам понадобится вновь помощь Кали-Даруги. Но я уверен до этого не дойдет… Я убежден это лишь последствия пробы способностей, когда лучица сумела приостановить гибель девочки, выбросив часть своего сияния в ее плоть, и тем самым сызнова завела в ней процессы движения.

Глава двадцать восьмая

В темную, не просто тусклую, а именно темную, мрачную залу маковки, где в пурпурных принимающих форму тела креслах, собранных не из облаков, а из иного вельми пористого материала, сидели Опечь и Мор один против другого, размеренной поступью вошел Стынь. Младший Димург немедля остановился, почитай касаясь серебристой материей сакхи зеркальных, и все еще колеблющихся зябью стен залы да огляделся, точно проверяя все ли спокойно на маковке, а может, определяя насколько о его действиях известно старшим. Мор, впрочем, как и Опечь, не придал значения приходу Стыня, продолжая свою и вовсе неспешную речь, похоже, вытягивающую из собственных, бесконечных недр слово за словом:

– Там, милый малецык, мы проверяли оногдась с Седми, нет покуда должной формы. Сама Галактика достаточно сильно сплющена, почти не имеет положенной яркости.

Стынь, наконец, сделал робкий шаг вперед, и вновь оглядевшись, уже много проворнее направился к креслу, что стояло по левую руку от Мора, и на коем явно совсем недавно сидел Перший, ибо оно еще хранило вдавленность оставленную им. Обойдя кресло Опеча, чтобы не мельтешить перед глазами старших, Стынь опустился в незанятое и опершись спиной об ослон, прислонил к нему голову. Днесь много медленней он приподнял ноги вверх, и тотчас под ними, выдвинувшись из сидения, образовался вже значимо более рыхлый, и, вероятно, из облаков лежак. Младший Димург закрыл очи и муторно вздохнул так, будто пред тем пробежал достаточное расстояние, едва зримо вздрогнув всем телом. И немедля смолк Мор, он повернул голову в сторону замершего брата, желающего слиться с пурпурной поверхностью кресла, оттого, верно, и сакхи Стыня поменяло свой цвет с серебристого на крапчатый, да, нескрываемо тревожно оглядел его с головы до ног. Однако, темно-коричневая кожа Стыня продолжала отливать ярким золотым сиянием, несмотря на зримую его усталость, что могло означать одно, он, совершенно здоров. Еще мгновение и беспокойство на лице Мора сменилось на легохонькую зябь недовольства, погодя всколыхнувшую на нем каждую черточку и, кажется, еще выше вздев и без того задранные вверх крупными сапфирами уголки глаз.

– Смотрю, мой милый, ты утомлен… По-видимому, не только потраченными силами, но и зовом лучицы. Разве можно быть таким небрежным в отношении того, что так дорого всем Богам… В отношении своего здоровья, – в голосе Мора явственно прозвучала горечь, точно младший брат его как-то вельми тягостно обидел. – И где же наша бесценность, ты был дотоль?

– В соседней системе… Аринье, – неспешно роняя слова отозвался Стынь, при том не отворяя очей, словно страшился, что Мор его прощупает, посему аквамарин в навершие его венца стал вроде как курится в глубинах голубыми переливами. – На планете Лебюшка наводил порядок меж разрозненными племенами наших отпрысков.

– Наверно милый малецык, мы тебя все избаловали… Все… Не только Родитель, Димурги, но и Расы, и Атефы, – Мор говорил спокойно, он однозначно не желал задеть аль огорчить брата, просто хотел поговорить с ним по-взрослому. – Посему ты считаешь, что можешь нарушать, все установленные договоренности и права, и тебе не будет ничего высказано от старших. Впрочем, в отношение тебя так, очевидно, и поступят, но ты должен понимать, непременно, все выскажут Отцу… От которого, как и понятно, ты не сможешь утаить не единого своего деяния. Ты же ведаешь, что после произошедшего, каждый твой вздох, каждый шаг под его бдительным наблюдением. И если он на тебя не влияет открыто, не значит, что не знает. А Небо меж тем в обидчивой форме уже все выговорил Отцу при мне, и Опече. И нам с братом было сие весьма неприятно слышать. И, словно благо, внезапное видение у Крушеца, и, похоже, хворь девочки, что немедля сняло гнев Небо.

– А, что с Еси? – тотчас поспрашал Стынь и отворил свои черные не имеющие склеры очи в оных пронзительно блеснуло волнение.

– Послушай, мой дорогой малецык, – продолжил свое поучающее толкование Мор, не приметив вопроса брата и просквозившей в нем тревоги. – Вмале я улечу из Млечного Пути в помощь к Вежды и Темряю, ибо мы не можем долгое время пользоваться одолженными силами Велета и Седми, у них свои творения и обязанности. Потому я очень тебя прошу… Ну, не надобно так зримо нарушать замыслы Отца и самовольничать. Коли ты в чем не согласен, возьми и открыто о том скажи ему. Я убежден, ты так дорог ему, так любим всеми нами. Отец, безусловно, пойдет тебе на уступки, поелику ты нам слишком тяжко достался и до сих пор каждое твое действие вызывает в нас напряжение, страх за твою, бесценную, жизнь. Отец сделает все, только бы ты не волновался, лишь бы не перенапрягался.

– Мор! Мор! – запальчиво перебил старшего брата Стынь и единожды обдал его стылым взглядом. – Я уже давно здоров. Хватит все время говорить о моей болезни, о перенапряжение… Того более нет и не будет. То все в ушедшем… Сколько в самом деле можно о хвори толковать. Разве днесь не зримо, что я в силе. Однако я спросил тебя о девочке, что с ней? Почему у Крушеца было видение? Да и вообще я не нарушаю замыслы Отца, поступаю, как он велит, хотя кое в чем и не согласен.

– Не согласен, – нежданно подал голос Опечь и тот же миг стих, так как был обдан и вовсе леденящим взглядом младшего Димурга от которого туго дернулся, будто он прожег в нем дыру.

– Не стоит негодовать на меня или Опеча, милый малецык, тебе вредно волноваться, – проронил участливо Мор, и так как лицо Стыня нежданно тягостно перекосилось в сторону, резко перевел досель блуждающий взор и вонзился в очи брата.

Мгновенно глаза старшего Димурга увеличились, и явственно проступила их темно-бурая радужная оболочка имеющая форму ромба, растянутого повдоль желтоватой склеры. Мор словно дернул на себя тело развалившегося в кресле Стыня, единожды пригасив витиеватые переливы голубого аквамарина в его венце. Еще морг и венец старшего Димурга… вернее огромное алмазное яблоко, поместившееся в навершие четырех, серебряных дуг замерцало и вовсе почти оранжевым светом. Прошло не более минуты и Мор выпустил из своих стальных, хватких объятий взора очи брата, несомненно, прощупав. Ибо как член единой с ним печищи, мог сие проделывать, вопреки мощи венца Стыня. Одновременно с тем он все также взглядом мягко притулил напряженное тело младшего Димурга к поверхности кресла, да много нежнее дополнил: