Колодцы предков (вариант перевода Аванта+)

— Потому и не перепало, что родители сами не были богаты, — с достоинством ответила мамуля.

— А хутора и мельницы Франек выдумал? Я всегда ломала голову над каретой…

— Какой каретой? — спросила Тереса.

— Известно, что прабабушка сбежала от прадедушки к своим родителям, а потом ее доставили в Тоньчу на богатой карете, запряженной четверкой лошадей. Откуда взялась карета? Выходит, у прабабушкиной мамочки были карета и четверка коней, а у прабабушки — только жалкая хата в Тоньче?

— Должно быть, прабабушку лишили наследства, — предположила мамуля.

— Да, по всему видно — так и было. Тогда другой вопрос: а что стало с богатством ее родителей? Что стало с ее приданым? Карета была, а приданого не было?

Теперь меня слушали не перебивая. Польщенная вниманием присутствующих, я вдохновенно продолжала:

— Нет худа без добра, мои милые! Ну произошла некогда в нашей семье драма, зато прапрабабушка только благодаря этому и набила свой сундук. Ведь как все могло обернуться, если бы прабабушка в свое время получила свое приданое? Ее муж прикупил бы землицы, выстроил новый, хороший дом, может, даже и карету бы завел, но ведь потом от его богатства ничего бы не осталось, вспомните о девятерых его детках… Уже к первой мировой войне все бы расползлось.

Наверное, я рассуждала убедительно, во всяком случае Михал Ольшевский вдохновенно подтверждал каждое мое слово. Мамулю и Тересу я, похоже, убедила, но Люцина агитации не поддавалась.

— Триста жемчужин! — ворчала она. — И вы этому верите?

— Что ты привязалась к несчастным жемчужинам? — рассердилась Тереса. — Больше ничего не запомнила?

— Запомнила, а как же! «Шкатулка с драгоценностями дивной итальянской работы из чистого золота!» — с презрением бросила Люцина.

— А византийский подсвечник не хочешь? — в тон ей подсказала я.

— «Кубок из венецианского стекла искусно резанный, в золотой оправе, усыпанный густо-оранжевыми топазами, темно-лиловыми аметистами и голубой бирюзой», — подлил масла в огонь Михал, процитировав фрагмент описи.

— Ох, хоть одним глазком увидеть бы такое! — мечтательно вздохнула я.

— Увидишь! Ухо от селедки! — фыркнула Люцина.

Тетя Ядя остановила нашу перепалку, задав Михалу очень важный вопрос:

— Вы так и не сказали толком, почему считаете, что сокровищ до сих пор не обнаружили?

Бросив на нее благодарный взгляд, Михал подождал, пока наша перепалка немного утихнет. Поскольку конца ей не предвиделось, решил перекричать нас и громко начал:

— Сейчас все объясню! Вы знаете, я искусствовед. Уже десять лет… да нет, что я говорю — пятнадцать лет я занимаюсь старинными памятниками прикладного искусства…

Постепенно мы все замолчали, и Михал мог продолжать уже нормальным голосом:

— Еще в старших классах школы я принялся много читать по этому предмету, много ездил по стране, изучал, собирал. А студентом все каникулы проводил за границей, все деньги тратил на поездки, но зато осмотрел все музеи мира и многие частные коллекции. А сколько читал! И специальные труды, и популярные журналы, все объявления, побывал на всех аукционах, распродажах. Могу вам дать любую справку по любому мало-мальски интересному произведению искусства — где оно в данный момент находится, что собой представляет. Конечно, самые полные сведения у меня по польскому искусству. Знаю, какие предметы вывезли из страны, какие украли, например, что один из Потоцких проиграл в 1909 году в Монте Карло…

— А что же? — вырвалось у мамули.

— Полный конский убор в стиле барокко — седло, упряжь, стремена. А какой чалдар, то есть попона! Сплошь расшитый серебром. Серебряные подковы с серебряными гвоздями. И седло, и попона украшены бирюзой и расшиты жемчугом. Один дрчак чего стоит!

— А это что такое?

— Подушка на седло. Вся покрыта искусным растительным узором, заполненным цветной эмалью — ну просто кружево! А серебряная оправа арчака тоже украшена бирюзой и чеканным орнаментом с изображением герба рода Потоцких. Все заложил в Монте Карло!

— И что же, Потоцкий отправился в Монте Карло в расписной попоне?

— Да нет, конский убор оставил дома, в Монте Карло только заложил, заочно. Деньги ему одолжил один француз, который давно охотился за Потоцким с его конским убором. Ну и дождался своего часа. А через месяц с огромным барышом перепродал все английскому коллекционеру. У меня большая коллекция таких вот сведений.

— А какое это имеет отношение к нашей прабабке и ее ценностям?

— Так я же говорю — судьба всех старинных произведений декоративного искусства по всей Европе мне известна. И могу вас заверить…

Михал набрал полную грудь воздуха и торжественно закончил:

— Со всей ответственностью могу вас заверить, уважаемые пани, что ни один из перечисленных в завещании вашей прабабушки предметов искусства нигде не фигурировал. Абсолютно нигде! Никогда! Не встретилось мне ни одного упоминания ни об одном из них! А это может означать лишь одно: все они по-прежнему лежат в сундуке, как и лежали все эти долгие годы. Никто их не видел, никто к ним не притронулся!

В изумленном молчании взирали мы на молодого искусствоведа, и смысл его слов постепенно доходил до нас. Если он не преувеличивал своих познаний… Если говорил правду, тогда и в самом деле оставалась надежда на то, что сокровища моих предков до сих пор пребывают в сундуке, запрятанном в каком-то укромном месте…

Тетя Ядя была потрясена.

— Ну знаете ли… — только и вымолвила она.

Люцина очнулась первой.

— Э… — скептически протянула она. — Не морочьте голову! Если даже что-то такое и лежит в каком-то сундуке, что нам с того? Мы никогда этого не увидим. Ерунда все это!

— Но почему? — возмутился Михал. — Я же вам объяснил…

— Мало ли что ты объяснил, сынок. Объяснять можешь сколько угодно, да что толку? Ты вот скажи: найди мы сундук, станем богатенькими, ведь так?

— Разумеется! Еще какими богатыми!

— Вот я и говорю — ерунда все это! Наша семейка богатой стать никак не может. Сколько было примеров, сколько возможностей, и знаете, чем все кончалось? Хоть кто-то из нашего рода разбогател? Что молчите?

Люцина безусловно была права. Над нашим родом висело какое-то проклятие, в силу которого любая возможность разбогатеть кончалась фиаско.

— Так оно и было, — пришлось неохотно признаться.

— Каждый делал все от него зависящее, только бы не разбогатеть. Я уже не говорю о том, что перед самым Варшавским восстанием все съехались со своим имуществом в квартире бабушки, и, конечно, в эту квартиру угодил первый же снаряд, когда семейство отсиживалось в убежище. Насколько мне известно, мой папочка продал сад как раз тогда, когда торговцы овощами и фруктами начали процветать вовсю. А доллары, которые наше семейство поспешило спустить во время оккупации, считая, что они уже не понадобятся? А до этого, кажется, еще что-то такое идиотское выкинули…