Колокол

голова не болит!

– Не твои ль слова, поэт ты наш, афинский?

– Ну не афинский, - обиделся Агафон, - прошу не путать, тот так и остался непосвященным, я ему даже завидую отчасти. А слова эти мои, что уж таить, только это я не в себе был, болел я терпимостью, узколобостью.

– Не обижайся, все было верно для своего времени. Я тоже иногда завидую, но что есть, того не изменить, что сыграно, обратно не вернуть. А, смотрю, память к тебе вернулась, где ты сейчас, понял, наконец?

– Да как не понять, на хабарской земле, во времена темные, бестолковые. Затянуло страну путина простолюдная, перерожденная, утонула земля наша в бессердечии и бездушности...

– Ну-ну, запричитал, ты резюмируй, где ты?

– В постдумном нью-феодализме сердца мира.

– Вот-вот. Тебе друг мой, лексикон надо бы подтянуть, выбился ты из обоймы. Твои речи хороши лишь для театров и ярмарок шутейных. Нынче новый язык, простой, обломанный, бездушный. Завтра начнешь вникать. Давай по последней, а то чую, Дима уже близко.

Мы выпили по рюмке осветленной браги, и пошли на выход, где нас ждал здоровенный рыжий детина, с суровым лицом, но по-детски добрыми глазами.

– Ну, Дима, знакомься - это Агафон, нашли все-таки, нельзя терять кадры, нельзя. Полвека искали.

Дима дружелюбно сжал ладонь Агафона в приветственном рукопожатии так, что захрустели кости. Я ему погрозил пальцем, он смутился и пробасил:

– Андрей Иванович ждет нас. Ох, и сердит он, прям как туча, разве что молниями не бросается.

Этот может и молнией садануть, если захочет, подумал я и слегка поежился.

– Поехали Дим, время позднее, видишь, небо все заволокло. Скоро горгульи домой потянутся. Агафон, ныряй в колесницу.

И мы двинулись на огромном черном сарае, поднебесной сборки, в сторону подземного города.

* * *

Андрей Иванович сидел у окна и смотрел, как светящаяся гусеница медленно ползла в сторону стольных горгульих угодий. То и дело слышался вой колесниц вурдалаков, что пытались обогнать время для господ своих. Каждый вечер он смотрел на эту картину, и каждый раз задавал себе один и тот же вопрос: кто есть тот, кто есть?

– Андрей Иванович, Дима приехал, - тихо сказала Елена Андреевна, пытаясь доложить, но и не потревожить размышлений отца.

– Все трое?

– Да, все трое на месте. Вы уж не серчайте так на Николая, все же получилось как нельзя лучше.

– Я не зол на него, просто старческая слабость видимо, боюсь я Лена, понимаешь, боюсь. А Николай верно сам поехал, он единственный, кто еще видит мир как есть.

Я стоял в гостиной, жмурясь от яркого света. Елена Андреевна посмотрела на меня сурово, потом приветливо кивнула Диме и направилась к Агафону, который никак не мог понять, почему мы ехали вниз под землю минут десять, а очутились на мансарде купеческих хором.

– Агафон, присаживайтесь, - сказала Елена Андреевна, указывая на стул возле массивного резного дубового стола, покрытого льняной скатертью.
– Сейчас чай пить будем, вот уже и самовар поспел.

Комната была просторная и уютная, вся мебель была деревянная, дубовая. В шкафах величественно стояли многотомные издания ручного переплета, на окнах висели красивые вышитые занавески, единственно портили вид рамы и картина за ними, указывая всем своим видом на всю старомодность интерьера по сравнению со скачками цивилизации.

– Присаживайтесь, - сказал Андрей Иванович, и мы сели за стол. Елена Андреевна попросила Диму помочь ей поставить самовар и разлила чай. Минут пять мы молча пили крепкий чай вприкуску с заварным печеньем.

– Рад тебя снова видеть Агафон, - сказал Андрей Иванович после молчания.

– И я очень рад вернуться, Андрей Иванович, - сказал Агафон.
– Как пропал, не знаю.

– Ну не впервой это, никто тебя и не обвиняет.

– Я готов начать работу.

– Завтра все, завтра. А сейчас всем спать. Николай, зайди ко мне в кабинет.

Все пожелали друг другу спокойной ночи и удалились по комнатам. Елена Андреевна показала Агафону его новую келью и еще раз сверкнула на меня своими серыми глазами.

– Николай, - Андрей Иванович как будто задумался на мгновение, подбирая слова, - ты нарушил устав.

Я молчал, ожидая долгой нудной наставительной речи, что мы должны придерживаться Правил и прочие правильные слова. Мне было уже достаточно лет, чтобы я сам это понимал и относился к подобным разговорам спокойно. Но былая горячность не позволяла мне тихо слушать нотации, и я ерзал на своем стуле, надеясь на скорое окончание тирады.

– Но я тебя не виню, - неожиданно сказал Андрей Иванович, что у меня даже глаза немного округлились.
– Нам уже давно было пора форсировать события. Конечно, ты знаешь, что время в нашем случае относительно, и хороший момент можно упустить и вернуть в одночасье. Но. Но, времени у нас уже нет. Скоро Поворот, поэтому нам надо начать действовать.

– Так ведь все готово, Андрей Иванович. Люди подготовлены, технология прописана, вот, сейчас Агафона введем, и...
– Андрей Иванович рукой оборвал мой доклад.

– Все ты правильно говоришь, вот только посмотри чуть вперед, что ты увидишь?

Я устроился надежней на стуле и начал напрягать сознание. Процесс этот не столь уж сложный, сколько неприятный. Ох, как я не люблю смотреть на дно, оно затягивало, голова наливалась кровью в ушах стояла давящая тишина. Потом весь день ходишь как будто пыльным мешком огретый. Постепенно дно становилось явней, я начал различать уже малейшие детали стен, чувствовать гнилостных дух грядущего. Через некоторое время где-то вдалеке, внутри меня, но снаружи дна, я услышал звуки колокола, он бил неистово, это была полная дисгармония, казалось, что он вот-вот оборвется, разрушится! И тут тишина захлестнула меня с новой силой, и передо мной встала картина: женщина в белой одежде с черными руками перебирала картошку, выкидывала хорошую и откладывала гнилые клубни в корзину. Здоровые клубни падали на землю, и земля тут же превращала их в пепел. Лица у женщины не было, ни глаз, ни носа, ни рта, но это и не была маска, в ней отражалось грядущее. Меня начало тошнить, грядущее всматривалось в меня, и я видел себя в нем. Все сущее во мне требовало выхода, меня затрясло.

– Колокол!
– услышал я сквозь звон в ушах.
– Колокол!
– Настойчиво повторил голос. Я очнулся.

Казалось, я был в трансе не более получаса, но на улице уже светало. Елена Андреевна обеспокоенно вытирала мое лицо холодным полотенцем. Увидев, что я очнулся, она вновь приняла свою маску явного неодобрения моим вчерашним поведением, резко вытерла испарину с моего лба и удалилась.

– Что ты видел?
– спросил меня Андрей Иванович, - мы думали, что придется за тобой идти уже.