Колокола Бесетра
Шрифт:
Это еще до войны. Могра уже главный редактор газеты, но другой, не такой влиятельной, как та, которой он руководит сейчас. Публика сражается за места. Множество светских дам, включая и Мари-Анн де Кандин, с которой он еще на «вы».
Клабо где-то раздобыл для Могра стул и поставил его рядом со скамьей адвокатов, на расстоянии от публики, так что его можно принять за какое-то официальное лицо.
В какой-то момент молодой адвокат, непрерывно сосущий мятные конфеты, протягивает ему коробку и показывает, чтобы он передал ее обвиняемому.
Верит ли Клабо в правосудие? Вот Бессон
— Мы вылечиваем многих пациентов, но, как правило, не знаем, как и почему. Всякий раз, когда кажется, что мы совершили открытие, возникают новые вопросы, и открытие уже больше похоже на шаг назад, а не вперед. Лет через сто или даже пятьсот наши потомки будут говорить о нас, как мы сейчас говорим об африканских колдунах.
Не кокетство ли его скептицизм? Когда Клабо произносит защитительную речь или говорит с друзьями о своих клиентах, принимает ли он свою роль всерьез?
И вообще, играет ли он роль?..
В пятьдесят четыре года Могра занимает место, которое позволяет ему узнать людей лучше многих других, так как благодаря профессии он может видеть жизнь с изнанки.
В течение пяти дней, что он лежит в больнице, полагая, будто практически неизлечим, ему очень хочется понять себя, составить о себе какое-то мнение.
Визит Лины еще раз доказал: он еще очень далек от истины и находится примерно на том же уровне, как в детстве, когда слова аббата Винажа наполняли его трепетом:
— Наши поступки, слова и мысли следуют за нами Ничто не теряется…
В зале заседаний, где Клабо у всех на виду, человека судят день, два, может, три, и толпа зрителей для него примерно то же, что для Бессона или Одуара свита учеников, когда они торжественно обходят больных.
— Я был его учителем… Уже лет в одиннадцать он был расположен к…
— Я их семейный врач. Присутствовал при его рождении. Когда ему было года три…
Потом привратник, начальник конторы или кто-нибудь еще вносит свою лепту — кто истины, кто ошибочных суждений.
Человек сидит между двумя жандармами, уперев подбородок в ладонь, взгляд у него либо блуждающий, либо слишком пристальный.
У Могра нет рядом жандармов. Но у него есть старшая медсестра, которая не преминет зайти на него посмотреть и может сыграть эту роль.
Одуар — председательствующий, уверенный в себе, бесстрастный, неприступный.
А Бессон? Один из заседателей. Среди них всегда найдется хоть один такой-с серебристой шевелюрой, розовощекий, только что плотно позавтракавший и благосклонно улыбающийся.
Лины в зале нет. Друзья решили, что это испытание не для ее нервов. Она ждет, когда ей позвонят и сообщат, что новенького произошло в зале заседаний.
— Нет, он не выглядит удрученным. Такое впечатление, что все происходящее ему неинтересно.
А м-ль Бланш? Может, она — молодой адвокат, который передает обвиняемому мятные конфетки?..
— Вот таким вы мне нравитесь — спокойный, с легкой улыбкой. Пора ставить градусник.
Им хорошо вдвоем. Посетители покинули палаты и коридоры. Смеркается. Небо все еще пасмурное. Медсестра с удовлетворением смотрит на градусник.
— Профессор
был прав. Температура почти нормальная. Будь он здесь, он разрешил бы вам съесть немного пюре, но на себя я такую ответственность не возьму. Оставим это до завтра. Вы голодны?Нет, он не голоден, он спокоен и пытается сейчас подсчитать, сколько времени осталось провести с м-ль Бланш, прежде чем ее сменит Жозефа. Но это не означает, что ему неприятно знать, что Жозефа спит рядом, а утром смотреть на ее мирно вздымающуюся грудь.
А за окном все шумят и шумят машины, парижане разъезжаются из города как Бессон, как Лина, как почти все их друзья.
А вот он остается.
Могра проворонил утренние полчаса и пробуждение Жозефы, хотя колокола звонят во всю мочь. Раскладушка уже заняла свое место в стенном шкафу, а из сна, который он будет тщетно пытаться вспомнить весь день, его вырвал стук резко распахнувшейся двери и жизнерадостный женский голос:
— Добрый день, мсье! Меня зовут Анжель, я сегодня буду рядом с вами вместо мадемуазель Бланш.
За окном уже почти совсем светло. Женщина низенькая и кругленькая, ее тело буквально распирает халат. Своей жизнерадостностью она захлестнула всю комнату, обычно такую спокойную и тихую. Судя по лицу, она из простонародья, добродушная; нетрудно представить, как она цветисто бранится с молочницей или торговкой рыбой.
Могра смотрит на нее, и у него щемит в груди: м-ль Бланш как бы предала его, не предупредив накануне о подмене. Она не осмелилась сказать, что не придет, что тоже будет в воскресенье отдыхать.
Но ведь вчера она была с ним так внимательна, как славно они провели вместе вторую половину дня!
Не побоялась ли она, что он станет возражать и попытается ее переубедить?
Или что разволнуется и плохо проведет ночь? А может, постеснялась говорить о своей личной жизни в стенах больницы?
— Она уехала за город, как и все вокруг!
Могра не отвечает. Но мысленно отпускает горькую реплику. Из-за того, что сегодня воскресенье, м-ль Бланш его бросила, оставила на попечение незнакомой женщины.
Анжель не теряет времени даром и сует под одеяло судно.
— Не хотите? Ладно, я не настаиваю. А вот некоторые лишь проснутся, как сразу требуют судно.
Она говорит, говорит и не переставая двигается по палате с добродушным выражением лица.
— Бедняжка больше никого не нашла на замену. В ее возрасте, сидя всю неделю в четырех стенах, непременно нужно проветриться. Я заранее знала, что вы будете разочарованы, когда вместо хорошенькой девушки увидите такую толстуху.
Лет ей, должно быть, за сорок.
— Вот увидите, мы с вами поладим. К тому же я вас немного знаю понаслышке — мой брат работает у вас в газете. Потому-то я сразу и согласилась подежурить в воскресенье…
Брата моего зовут Тевено, Ксавье Тевено. Он печатник. Вы, наверно, его не знаете, у вас там столько народу. У него сломан нос, и еще он заикается…
Термометр. Пульс. Часы у нее не на руке, а прицеплены английской булавкой к халату на груди.
Она принесла с собой столько шума, так резко изменила атмосферу в комнате, что Могра несколько обалдел. Она уходит. Возвращается. И ни на миг не умолкает.