Колокола (сборник)

— Не отставайте, — говорил мне наш маленький капитан.

Мы шли. Мы шли.

Долго ли?.. Этого мы не знали.

— Взгляните-ка на часы, товарищ начальник!

— Не отставайте, не отставайте, не отставайте!

Не видно ни птицы, ни дерева. Что это бьется о камни коротко и назойливо?

Осколки металла. Пули!.. Они падают в снег.

— Не отставайте, не отставайте!

Вспыхивают под солнцем крошечные озерца; здесь водится жирная рыба форель, ничего не знающая о рыбаках, о сетях, о спиннингах. Вот в ледяных озерах яркие рыбьи тельца, блещущие на солнце.

Я иду и размахиваю руками, мне кажется, что так легче шагать.

— Что вы там делаете, вы пляшете? — оглядываясь, спрашивает меня капитан.

— От наказание на наши головы! — вздыхает радист.

Мы идем, а хребет отступает все дальше, дальше.

Может, уже наступил вечер? А может, ночь? Кто знает? Перед нами все та же равнина, все те же камни, все те же блестящие озерца.

Вечный день и снег, снег...

Через пористые снега не проехать машине, не проскакать коню. Одолеть их, видно, под силу только военному человеку.

— Земля-я-анка! — сказал радист.

— Бросьте дурить, — очень строго ответил начальник.

Она мелькнула на белой равнине, будто оазис в желтых песках.

Мелькнула. Пропала.

Мы продолжаем шагать, не ускоряя и не замедляя шага. Молчим. Не надо думать ни о каких землянках.

Мы шли. Мы шли. Чтобы не отставать от мужчин, я размахивала руками. Все притворялись перед самими собой, что не верят они ни в какое тепло, ни в какие чаи, землянки.

Землянка исчезла. А над головами все то же солнце. А впереди все те же темные камни и светлые озерца. Тундра, тундра...

— Землянка! — снова сказал радист.

Вот она. Стоит в котловине, защищающей ее от ветров. Впереди неясно виднеются горы — хребет Тунтури. К землянке ведет настоящая, вытоптанная людьми дорога.

— Не отставайте! — захлебываясь, говорит наш маленький капитан. Он, возглавляющий шествие, устал, может быть, сильнее нас.

Стук в дверь (военная вежливость). Двери распахиваются. На пороге — солдат-вестовой.

— Товарищ майор, к нам гости, гости, товарищ майор! — обрадовавшись, кричит вестовой.

Мы в сенях.

Но, видно, даже землянке не уберечься от талых вод. Под ногами нашими в сенцах широченная лужа. Мы оглушены теплом. Вот печка... Вот чайник... Из его носика валит пар.

— Нет, удивительно все же, — вдруг говорит мне наш маленький капитан, — как это вы ухитрились нанести в жилье на сапогах столько грязи? Простите, товарищ майор. Они у меня совсем одичали в тундре. Медведи! Медведи!

Мои сапоги и на самом деле, как будто опомнившись оттого, что им больше не шагать, расплакались на свой лад. Сапоги мои плакали мутной водой.

Сев на пол, я принялась побыстрее стаскивать их. И вдруг случилось немыслимое, чудесное! Хозяин землянки встал на одно колено и стащил с моих ног измокшие, измызганные сапоги.

Он сделал это с выражением величайшего простодушия и вместе с тем почтительности, будто в моем лице приветствовал всех на земле женщин. Всех женщин, шагающих в сапогах.

— Сева, дай-ка мыло, дай полотенце и побыстрей собирай на стол. Действуй!.. Сахару. Хлеба. Шпику.

— И тушенку, товарищ майор?

— А как же! Ясное дело. Все собирай. Есть тушенка — давай тушенку.

Стол был накрыт газетой, чистой старой газетой.

В слюдяное окошко глядела тундра. Но кто же думал о ней? Мы пили чай.

Добро и робко косились в сторону моих иззябших рук глаза майора.

Он был почти совершенно лыс. В его бровях поблескивали сединки. Из-под измятых, усталых век глядели глаза, желтоватые и усталые, глаза с хитрецой.

— Сева, — вдруг сказал майор вестовому, — приготовь-ка для гостьи яичницу! Слыханное ли дело — девушка! В нашей землянке — девушка! Гостья!.. Чествуй. Изжарь яичницу.

Бодрясь, расхохотался наш маленький капитан, решив, что майор острит. Его смеху вторили радист и матросы, Откуда здесь, где не бывает птицы, взяться яичнице?

— Сию минуту! — весело подхватил вестовой. — Раз такое прекрасное чудо, как девушка, будет яичница.

Из красного света коптилки выплыли две руки. На широких ладонях лежало четыре пестрых больших яйца.

Далеко от нас, на склонах крутых и отвесных гор, вьет свои гнезда птица гагара. Взобравшись на эти склоны, добыл яйца гагары молодой и ловкий солдат-альпинист.

— А как звать-то вас?.. Для памяти... Для примеру... — спросил вестовой.

Я сказала.

Оно, мое домашнее детское имя, лежало там, за пределами тундры, за пределами войны — там, где птицы вьют свои гнезда не только на скалах. Они вьют их, помнится, на деревьях.

Широко и добро улыбнулся этому неожиданно сорвавшемуся у меня короткому имени пожилой хозяин землянки — майор. И вдруг он сказал:

— А красивое имечко. Очень славное... Я, знаете, получил из дому письмо. Жена запрашивает, как наречь нашу дочь...

— С вас пол-литра! — сказал радист.

— Сердечно вас поздравляем, — подхватил наш маленький капитан.

Вестовой поставил передо мной яичницу. От нее шел пар.

— Здоров заливать, — чуть слышно шепнул мне. на ухо вестовой. — Нет у него жены. И нету детей. Очень даже большая случилась беда. Всю его семью... того... убили фашисты.

— Ешь давай!.. Нажимай на яичницу, дочка, — не расслышав его и переходя на «ты», сияя сказал майор.

Через час мы собрались в дорогу.

— Ни пуха вам, ни пера. Хорошие, храбрые вы ребята, право, — ободрил нас хозяин землянки.

— Можно мне поцеловать вас?.. Если, конечно, можно? Потому что я очень люблю яичницу.

— Что это значит?! — заорал наш маленький капитан. — Где элементарная военная дисциплина?.. Уж вы нас извините, товарищ майор. Они у меня совсем одичали в тундре! Медведи, медведи!

Увидев на равнине бредущих впереди людей, враг принялся энергично стрелять по живой цепочке. Пули снайперов с коротким и нежным стуком ударялись о валуны. Однако солнце било немецким снайперам прямо в глаза. Яркое, оно лишало их нужной прицельности.