Колонист

То есть в тексте вообще огромные дыры, не подходящие моему уму. Ну припомню еще при случае пренебрежение.

— Чем закончилось? Не врать!

— В любви к Руфи была заключена вся его жизнь! Словно азартный игрок, он все поставил на эту карту.

В легком подпитии отец любил поучать. Наверное, это свойство всех родителей — мечтать, чтобы их дети не совершали собственных ошибок. Кое-кому хватало ума их сознавать. По крайней мере, многое из постоянных повторений отца отнюдь не было глупостью. Рассказчиком он был замечательным и при этом много знал об окружающем мире. Мы же не крестьяне какие, сидящие на месте всю жизнь. Разного повидал. Уже в Новом Свете его воспитание всерьез пригодилось.

Но чаще всего он настойчиво повторял: «Сынок, в жизни встретишь много женщин. Иные из них будут прекрасны, часть доступны, но пусть влюбленность и желание не застилают твоего рассудка. В первую очередь — долг перед семьей. И смотри не на личико девицы, а насколько она способна рожать наследников. Ведь, кроме семьи и детей, на кого еще рассчитывать в старости и больному».

Поскольку нас у него было аж шестеро, не считая умерших, видимо, он сильно старался наплодить побольше. Думаю, будет кому кормить и без меня. Впрочем, это не мешало отцу изредка устраивать загулы, стойко перенося последующие побои от матери. Нет, когда надо было, он мог и руки в ход пустить. Если она не права, могла и в глаз получить запросто, но вот когда в очередной раз ловила на горячем, родитель даже не пытался защищаться, признавая тем самым расплату за совершенный грех.

— Остальное было только средством для достижения мечты. — Понемногу Глэн увлекся и говорил все быстрее и горячее. — Ему нужно было дотянуться до ее уровня, а Мартин поднялся выше. Он, так долго боровшийся за признание, столько сил положивший на достижение этого признания, не смог вынести… формы, в которую это запоздалое признание было облечено. Он остался прежним, точно таким же, как был раньше, когда жил впроголодь и ему отказывали от дома. И вдруг стал всем ужасно интересен. По большому счету чего оскорбительного в том, что ты никто, покуда неизвестен, и ты — все, когда знаменит? Надо заявить о себе, иначе никто о тебе не услышит! Мало ли что возомнил о себе, сумей доказать окружающим свое превосходство.

Он осекся и замолчал. Ну да, начинаешь невольно про собственные беды вспоминать. А ведь сейчас он был искренен. Жаль, что не про него это. Подниматься не пришлось. Если не врет, родился с золотой ложкой во рту и папа всю жизнь прокладывал дорогу. Даже стараться особо не приходилось. То есть ничего такого не произносил и, скорее всего, сам не задумывался, но по оговоркам несложно представить семью и толстый семейный кошелек. Не лорд, но выходец из очень солидных горожан. Не зря бесится, когда парень вроде меня тычет его носом в помои.

— И чем все закончилось? Сел на корабль и…

— И прыгнул, идиот, в море! Утопился.

— М-да. Не по-христиански.

— Да при чем тут это! Он обожал Руфь и стремился быть достойным ее. А она оказалась глупой и больше волнующейся по поводу, что скажут соседи. Не оценила, какого уровня и по какой причине он достиг.

— Она, в сущности, ни в чем не виновата: нельзя же с человека взыскать за то, что кто-то увидел его не таким, каков он есть.

— Любовь ослепляет, — согласился он после паузы. — Да. Видишь нежное создание, а это — стерва, мечтающая облегчить кошелек и готовая с этой целью на что угодно.

— Э? Ты про книгу?

— Я о себе, — пробурчал Бэзил. В такие мгновения он совсем не походил на прежнего Глэна. — Мне плевать — грех самоубийство или нет, но, как бы плохо тебе ни было, не стоит убиваться о стену. Может, это просто черная полоса. Дальше придет светлая и встретишь другую. Жизнь… она полосатая. А в Мартине автор, Джек Лондон, описал себя. Он тоже того… не по-христиански закончил. Отравился от неудач и болезней. Давай спать, а? Нет у меня сил продолжать, и печка погасла.

— Спим, — согласился я.

Открывшая на стук женщина была достаточно молода, не больше двадцати пяти — двадцати семи лет, и очень мила. Тонкое овальное лицо, красивые карие глаза и нежный рот. Волос под чепчиком не видно, тщательно спрятаны от посторонних. Платье длинное, доходящее до самых башмаков. В поле в таком не поработаешь. Меннониты^[13] вообще проповедуют разные глупости вроде «женщины — сосуд греха и должны одеваться максимально скромно». Это подразумевает одежду темных цветов без всяких оборочек и украшений. Карман только на фартуке, пуговицы, пряжки, кружева, даже вышивка — недопустимы. Да что там женщины, у них и упряжь обязана быть коричневого или черного цвета, и никак иначе. Хорошо еще, к белым пятнам на коровах или лошадях относятся нормально.

— Что-то случилось, Ричард? — вспомнив имя и радостно улыбнувшись оттого, сказала она. — Пастора, к сожалению, нет, он уехал на ферму к Том'a. Там хозяйка после родов в горячке лежит… — Тут на ее лицо набежала тень, она искренне переживала, хотя больная — отнюдь не лучший экземпляр человечества.

Главная сплетница в округе. И про жену пастора тоже своей метлой неоднократно молола, о чем мадам не знать не могла. Десятый год замужем, а детей Господь не дал, при каждом упоминании в любом разговоре напоминала. Сама вон рожала исправно, не хуже свиноматки. Куча маленьких Том'a, да все вечно голодные. Бедняга у них папаша. Теперь и вовсе один останется с огромным выводком.

— Я к вам, — нервно сминая в руках шапку, сдернутую при ее появлении, ответил я, — мадам Ренье.

— Да?

— У меня несколько странная просьба.

— Входите, Ричард, — спохватившись, сказала она, отступая от двери и освобождая проход.

— Спасибо, мадам, — тщательно вытирая ноги от налипшей грязи, поблагодарил я, прежде чем впереться в чисто вымытый дом.

Вообще-то по снегу идти хорошо, но в Де-Труа и на улицах повытоптали всерьез. Размололи в кашу. На каждом башмаке висит с добрый квинтал.^[14]

— О! — сказала она протяжно, глядя на мою обувку. — Можно посмотреть? — и сунулась чуть не носом вниз. — Слышала про новую моду в Париже, но в первый раз вижу.

Кажется, и с этим Бэзил в очередной раз болтал зря. И без него придумали. Он не виноват, откуда нам про тамошние аристократические извращения знать.

— Это же ты сделал, Ричард.

— Ага, я. Можно звать Дик. Меня все так кличут.

— И как? — поинтересовалась про башмаки, а не про имя.

— Достаточно удобно.

А вам, протестантам, хотелось брякнуть, но я же не дурачина из будущего и придержать мысль умею, сам бог велел воспользоваться. Вы же не любите украшений на одежде, а чего может быть проще обычной веревочки с металлическими наконечниками на концах, которые не давали ей растрепаться и помогали продевать в отверстия. Правда, чтобы, затягивая, не рвать дырку, пришлось постараться, вставляя металлические колечки. И сделать такие маленькие тяжело, и прошить не очень удобно. Зато можно будет хорошо запросить за работу. А если еще и модно…