Колония

автопортрет: чужак

Он слущивал краску с ладоней, обдирал полоски синего и серого, попадались и кляксы белого; голова опущена, занят делом, горка ошметков краски на столе растет. Михал окликнул его. Он поднял голову.

Мистер Ллойд, хотите, мы по-английски будем? Было бы неплохо.

Массон покачал головой. Продолжил говорить по-ирландски.

Это ирландоязычный остров, сказал он.

А гость у нас по-английски говорит, сказал

Михал.

Он сам решил сюда приехать.

И мы ему очень рады.

Он решил приехать на ирландоязычный остров. Мы тоже по-английски говорим, Джей-Пи.

Ты так ему и сказал, Михал? Чтобы убедить его

сюда приехать.

Михал снова перешел на английский.

Джей-Пи очень за ирландский язык переживает, мистер Ллойд.

Массон тоже перешел на английский.

А Михал нет, сказал он.

Это мой язык, Джей-Пи. Как хочу, так и пользуюсь.

А что Марейд и Бан И Нил? — спросил Массон.

А что с ними?

Они не говорят по-английски.

Но понимают больше, чем вы думаете, сказал Михал.

Это их дом, сказал Массон. И они говорят по-ирландски.

Да я ж вам уже говорил: у них все путем.

Бан И Нил поставила на стол яблочный пирог.

Ты убиваешь собственный язык, сказал Массон. Бан И Нил нарезала пирог, скрежеща ножом по тарелке.

Ирландский выносливее, чем вы думаете, сказал Михал.

Он слабее, чем ты думаешь, Михал.

Михал пожал плечами.

Чем вам нравится думать, Джей-Пи.

Бан И Нил обслужила Ллойда первым, налила ему чаю

нынче я

в милости

и в фаворе

Им решать, жить ему или нет, сказал Ллойд. Не вам.

Массон покачал головой.

Не вам об этом судить. Вы веками уничтожали этот язык, эту культуру.

Ллойд ткнул в пирог вилкой. Съел два кусочка, отпил чая.

Франция ничем не лучше, сказал Ллойд. Посмотрите на Алжир. На Камерун. На тихоокеанские острова.

Вы меняете тему.

Ллойд пожал плечами.

Речь об Ирландии, сказал Массон. Об ирландском языке.

А у ирландцев есть право голоса в вашем великом плане спасения их языка? — спросил Ллойд.

У англичан нет, сказал Массон.

Ллойд допил чай, доел пирог и вышел под дождь, предсказанный Джеймсом. Еще и ветер поднялся. Он решил не ходить на утесы, вернулся в коттедж. Там было холодно. Огонь погас

зыбкое пламя

этого острова

мне не по силам

Снова сложил прямоугольник из газеты, щепок и торфа, присел на корточки, наблюдая, как огонь распространяется по конструкции, как языки лижут дерево и сухую землю, как едкие клубы дыма заползают в комнату, окутывают одежду, книги, стирают запах сырости и плесени, которая начала нарастать на сапогах и ботинках

на моей коже

окутывая меня

запахом

их

их прошлого

хоть оно настоящее

торфа, сжигающего

древние обиды

что схоронены в этой горящей земле

коровьих лепешках

свином навозе

гнилой картошке

тощих телах

терпкой крови войны

бедности

стыда

окутывают

душат

английская лаванда

твид из химчистки

а от него еще пахнет

Парижем

кофе

шоколадом

на торфе его ни пятнышка

Он услышал голос Массона. Тот звал Джеймса. Мальчик крикнул в ответ.

Дерьмо небесное.

Он грохнул кочергой о решетку.

Массон заорал еще громче.

Ллойд продолжал лупить по решетке, громогласный протест разнесся по всей деревне и стих только с появлением Массона у дверей художника.

Прекратите шуметь, сказал Массон.

Я пытаюсь работать, сказал Ллойд.

Вам никто не мешает, сказал Массон.

Вы мешаете. Своими разговорами.

Имею право разговаривать.

А мне для работы нужна тишина.

Массон рассмеялся.

Оно и видно.

Ллойд бросил кочергу.

Вы очень шумите, сказал он. Прошу потише,

Массон покачал головой.

Несносный человек, сказал он.

Мне нужна тишина, сказал Ллойд. Затем я сюда

и приехал.

А мне нужны разговоры.

Говорите в другом месте.

Здесь нужны, мистер Ллойд, где я работаю.

Я лишь прошу уважать мой труд.

Я прошу от вас того же, mon arriviste.

Пошел на хрен.

Ллойд вернулся в мастерскую — она находилась дальше других комнат от коттеджа Массона, — открыл чистую страницу. Рисовал круги, мелкие серые медленные круги, которые делались все больше, темнее, стремительнее, лихорадочные рывки ладони и запястья, пока гнев не рассеялся и рука не успокоилась. Он сел рисовать углем портрет Джеймса, рука движется ровно, разум погружен в рабочее уединение; он прочерчивал контуры головы мальчика, волосы, уши, нос, губы, глаза кожа юная

глаза мглистые

убийца кроликов

разоритель гнезд

Он заполнял лист за листом глазами и губами, ища равновесие между мягкостью юности и суровостью островной жизни. Состарил мальчика, проведя линии под глазами

Рембрандт

стареющий титус

не мой сын

но

мальчик-ирландец

работы художника-англичанина

Он соскоблил глаза и начал заново, вновь карандашом, но глаза снова получились то ли слишком старыми, то ли слишком молодыми. Слишком темными, прописанными, непрописанными. Перевернул страницу, набросал Джеймса целиком. Вместо кроликов дал ему две винтовки

суровый юноша

рад лондонской

славе

Смягчил ему черты лица

повстанец — лицом младенец

рад нью-йоркскому

обогащению

Начал заново на очередном листе, снова нарисовал кроликов, пальцы легко, но крепко держат мертвые лапки

картины острова: джеймс с двумя кроликами

безразличие

ЛОНДОН

безвестность

нью-йорк

нищета

Массон что-то орал у него под окном. Он швырнул карандаш и блокнот на пол.