Колония

Даже не выключая двигателей, он протянул руку назад и открыл люк рядом с Дэвидом.

— Порядок, теперь вы в безопасности.

— В безопасности? Где мы?

— Примерно, в пятидесяти километрах от Сьюдад-Нуэво — именно там вас ждут друзья.

— Но как мы туда попадем?

— Не знаю! А может, ваших друзей уже замела полиция. Здесь вы несколько дней будете в большей безопасности.

— Что вы имеете в виду? Здесь же ничего нет!

— Вон за той горой индейская деревня. Вы сможете какое-то время побыть там.

— Но…

— Нет времени! Я должен вернуться к аэродрому, где смогу достать какое-нибудь горючее, прежде чем меня догонит эта сраная полиция. Вылезай! Быстро!

Не имея почти никакой возможности подумать, Дэвид расстегнул ремни у Бхаджат и вынул ее из самолета. Пилот форсировал двигатели, устроив ими миниатюрный ураган из пыли и мелких камешков пока Дэвид стоял там с Бхаджат на руках.

Самолет с ревом понесся, подпрыгивая по пологому лугу, и поднялся в затянутое облаками небо. Через несколько минут он исчез в серых облаках, и даже звук его двигателей и тот пропал.

Дэвид остался один в пустынном диком краю с больной, потерявшей сознание девушкой.

25

Свершилось!

Я зашел в общежитие к Руфи поработать над заданием по электронике, которым мы занимались на пару, а обе ее подруги по комнате вышли в полдень погулять, и, ну, вместо занятия проектом мы очутились в постели. Она — чудо. У нее это тоже в первый раз.

Я сказал что хочу жениться на ней и люблю ее, а она только хихикнула и сказала, что нам еще долгое время не следует даже думать о браке. Семья у нее еврейская, но ее родные не строгих правил и все такое, так что они не станут возражать против ее брака со мной. Но если у нас будут когда-нибудь дети, сказала она, то они будут евреями. Я этого в общем-то не понимаю; кажется, это никак не связано с тем, в духе какой церкви их воспитают. Они будут иудеями, даже если мы вырастим их лютеранами. Именно так объяснила Руфь.

Так или иначе, я намерен теперь упорнее чем когда-либо работать над этими проклятыми классными заданиями. Руфь такая способная, что, наверняка, пройдет тесты и отправится на «Остров-1», и я не собираюсь дать ей улететь туда без меня.

Дневник Уильяма Пальмквиста.

Давай смотреть фактам в лицо, старушка, ты, должно быть, мазохистка.

Эвелин сидела в баре «Везувио», где декорации состояли из голографической панорамы прошлых извержений вулкана Везувий. Повернись в одну строну — увидишь, как докрасна раскаленная лава крушит под своим неудержимым потоком деревню повернись в другую — и тебе откроется зрелище швыряемых из огненного конуса камней величиной со школу.

Эвелин игнорировала все эти виды, потягивая свой бокал в затемненном, шумном баре. Большинство посетителей были итальянцами, неаполитанцами, предпочитавшими разговорам — пение, а пению — споры. Бармены спорили с клиентами, а клиенты спорили друг с другом — и все в полную силу легких, сопровождая слова более красноречивыми жестами, чем мог когда-либо проделывать дирижер симфонического оркестра. Тут можно потерять глаз, просто обсуждая погоду; подумала Эвелин.

Но она снова сидела у стойки в конусе молчания. Всякий шум и деятельность вокруг нее свелись на нет. Она затерялась в собственных мыслях.

Они приземлились в Аргентине. Если я вылечу туда, то будут ли они еще там, когда я прибуду? Позволят ли мне аргентинцы увидеться с Дэвидом? Или взять интервью у угонщиков из ПРОН? И как я туда попаду? Одолжив денег у Чарльза? Он будет ждать оплаты.

Он ничего не имела против бисексуальности сэра Чарльза. Что он проделывает с другими, ее не касалось. Но этот человек был мазохистом и отключал Эвелин своими горячими требованиями наказать его. Двое мазохистов не могут развлекаться друг с другом, думала она. Даже хотя ее мазохизм строго ограничивался избранной профессией. Ты, должно быть, мазохистка, раз держишься за журналистку. Другого объяснения нет.

— Можно мне предложить вам бокал?

Пораженная Эвелин подняла взгляд и увидела стоявшего рядом с ее табуретом молодого смуглого человека с толстой шеей. С вида он не совсем походил на итальянца, хотя и носил такие же широкие брюки и безрукавную рубашку, как и все остальные в баре.

— Я как раз собиралась уходить, — сказала она.

Он положил ладонь ей на запястье, мягко, слегка, но этого хватило, чтобы не дать ей подняться.

— Вы английская журналистка, желающая взять интервью у угонщиков, не так ли?

Акцент у него не итальянский.

— Что заставляет вас предполагать…

— Мы следили за вами последние несколько дней. Пожалуйста. Мы не желаем вам никакого зла. Выпейте со мной бокал. Наверное, мы сможем вам помочь.

Он сделал знак бармену, который громко спорил с двумя официантами о конечной судьбе угонщиков.

— Еще бокал того же для дамы, в мне кофе со льдом.

Неодобрительно сверкнув глазами в его сторону, бармен протянул руку за парой бокалов.

— Вы араб, — догадалась Эвелин.

— Курд. Можете называть меня Хамуд. Я уже знаю, как вас зовут. Эвелин Холл.

— Да.

Хамуд кивнул.

— Я отвезу вас к ним.

— В Аргентину?

— В Аргентине ее больше нет. Она и один из пассажиров сбежали от этого лжереволюционера Освободителя.

— С каким пассажиром? — спросила Эвелин, чувствуя, как у нее часто забилось сердце. — Где они?

— Они направляются на север. Человек, с которым она сбежала, явно не хочет возвращаться домой. По-моему, он с «Острова-1».

Протянув руку к бокалу, Эвелин спросила:

— И вы намерены где-то встретиться с ними?

— В конечном счете. Вы готовы отправиться с нами на встречу с ней?

— Да.

— Вам придется точно выполнять все что я вам скажу, и жить вместе с нами. Ни слова никому постороннему, пока я не разрешу.

— Ладно, — нетерпеливо кивнула она.

— Вам будет грозить опасность. И если вы попытаетесь нас обмануть, ПРОН вас уничтожит.

— Я знаю, — сказала она. — Я понимаю.

Сбылась мечта мазохистки.

Когда вертолет пробился сквозь плотный, порывистый ветер, садясь на вершину Башни Гаррисона, Джамиль аль-Хашими напрягся, словно пантера перед прыжком. Насколько хватало глаз, в любом направлении под покровом смога раскинулся город Хьюстон. Богатства, приносимые некогда скотом, а потом нефтью, текли теперь в Хьюстон их космоса, где Спутники Солнечной Энергии превращали солнечный свет в невероятное сокровище.

Но почему Гаррисон не поделился своим богатством с городом? — недоумевал и дальше жечь уголь? Это же канцерогенное топливо!

Вертолет сел на площадку, его двигатели сбавили тон и заглохли. Помощник шейха, одетый в дишдаши и гутру, открыл люк с пассажирской стороны.

— Оставайся здесь, — велел ему аль-Хашими. — Не выходи из вертолета. Я ненадолго.

Аль-Хашими вышел из кондиционированной прохлады вертолета в удушливую жару техасского полдня. Он носил деловой костюм по европейской моде, сотканный из материала, дававшего куда больше вентиляции, чем традиционная арабская галабея. Ветер на этой крыше дул влажный, как на болоте. Аль-Хашими недовольно нахмурился.