Колосья под серпом твоим
Шрифт:
Франс и Мстислав лезли из кожи вон. Алесь давно догадался, но не хотел мешать им.
Майка залилась смехом. Он звучал весело и немного издевательски, особенно после того, как она взглянула на Алеся.
— Господа, — сказала Майка, — что же вы, господа? Некоторые почти окончили гимназию.
Глядя ей в глаза, Алесь безразлично бросил:
— Камень. Камень растет без корня. Порох разбивает его извне, а каменный слизняк точит изнутри.
Ядзенька протянула ему губы. Молодым людям накрыли головы вуалью. Заиграла на хорах скрипка. И в снежном полумраке Алесь увидел, как опустились ресницы прежней
Когда вуаль с шорохом сползла с их голов, Алесь заметил настороженные глаза Франса, грустно-улыбчивый взгляд Мстислава.
Алесь посмотрел на Мстислава и медленно прикрыл глаза в знак того, что он все понял.
— Загадка про человека, — холодно произнесла Майка.
Загорский видел суженные, чем-то недобрые глаза девушки.
— Боженькин ленок,[98]– сказала Майка, на ходу плетя словесную вязь, — свил с ланцужком ланцужок.[99] Сменял железо на золото. Золотой саблей хочет неведомо какую овечку защищать.
Это была глупость. Нескладная, злая. Никто, конечно, ничего не понял и не мог отгадать.
— Гм, — ввернул Мишка Якубович, смеясь черными глазами, — боженькин ленок — это, конечно же, я.
Захохотал:
— И железо на золото я сменял, взяв на год отпуск. И овец от меня защищать надо.
Алесь смотрел прямо в Майкины глаза.
— Я, — бросил он. — Объяснять не буду, но я. Надеюсь, панна Раубич не откажется, если в сердцах девушек земных осталась хоть капля искренности?
На их головы набросили вуаль. Алесевы глаза смотрели в глаза Михалины. Между ними легко мог бы встать третий — так отчужденно держался Алесь.
— Благодарю вас, Михалина Ярославна, — тихо сказал Алесь. — Я просто использовал последнюю возможность остаться вдвоем. И потом я ведь должен был отгадать. Просто чтоб вы знали, что я ничего не боюсь и ни о чем не жалею.
— За что благодарите? — тихо спросила она.
— За честность. За то, что никого не впустили в нашу детскую тайну. Так, намекнули только всем.
Увидел растерянные глаза и сбросил с головы вуаль. Все, наверно, смотрели с недоумением на две фигуры, которые так и не шевельнулись под вуалью. Ну и пусть.
Вуаль сползла на пол. Алесь подошел к Мнишковой Анеле и пригласил на танец. И, словно в знак одобрения, склонил голову старый Вежа.
Остаток вечера Майка и Алесь танцевали порознь.
Вначале Майку душили гнев и глубокая обида. Но потом она вспомнила, что сама добивалась этого, вспомнила тот страх, который чувствовала, когда Загорский был рядом, вспомнила, с какой радостью, как избавление от смерти, приняла она приглашение Якубовича. И она повеселела.
Вечер показался очень коротким. Она сто раз до этого видела его во сне. Видела этот бал, и музыку, и зарницы за окнами, и немыслимое счастье от танцев и собственной молодости.
Всему этому нельзя, невозможно было возводить границы. А Загорский был такой границей. Пусть привлекательной, но и страшной в своей беспрекословности.
Она танцевала, и ей хотелось танцевать, как иногда хочется спать во сне. И потому, когда вдруг танцы окончились, когда пригласили на ужин, на глазах у Майки появились слезы. Так не хотелось этого ненужного ужина, так не хотелось тратить время.
За ужином опьянение от танцев прошло.
Она заметила, что Алесь так и не пришел, не сел за стол.К концу ужина исчезла из-за стола Ядзенька. А потом незаметно сумели удрать Мстислав и Франс.
Мишка Якубович сидел напротив, шутил, скалил белые зубы. Черные глаза нахально и дерзко смеялись. И вдруг Майка почувствовала, как рождается в душе тревога. Она не знала, откуда она, эта тревога. Казалось только, что теряешь что-то очень важное. Наконец она не выдержала и под умоляющим взглядом молодого Ходанского поднялась с места и оставила застолье.
Вышла на террасу — никого. Обложенный тучами, словно в мешке глухо высился загорщинский парк. Зарницы стали ярче. Они полыхали и полыхали. Это, видимо, от них делалась нестерпимой тревога.
Майка обогнула дворец. Слегка хрустела под ногами галька.
От площадки с качелями долетел голос Ядзеньки:
— Алеська! Куда это ты исчез? Иди к нам.
— Что это вы, как маленькие, с бала да на качели? Платье изомнешь, — сказал Алесь.
— Алесик, дорогой, смотри, какая ночь! Какие зарницы! Только и качаться.
Заскрипели в тишине канаты, — видимо, Алесь сильно нажал ногами на доску качелей.
Майка подошла совсем близко. В этот момент вспыхнула зарница, и девушка увидела Алеся, который возносился головой прямо во вспышку.
Он, казалось, был выше деревьев, выше столбов качелей, выше всего на земле.
— Алесь! Алесь! Ну ты прямо словно архангел! И голова в тучах! — кричала Ядзенька.
— Архангел с рожками и хвостиком! — смеясь, сказал Мстислав.
Зарница рассеяла тьму, и в пугливо-ярком свете Майка увидела, как откуда-то из зарева падал прямо на нее человек с распростертыми руками, угрожающе темными глазницами и волосами, которые стояли дыбом над головой.
— Смотрите, — скрипение качелей вплелось в слова Франса: юноша, видимо, нажал на тормоз, — Майка тут, Майка пришла.
— Сидишь ты здесь, Ядзенька, как цветок в крапиве, — сказала Майка.
— Это кто крапива? Мы? — с угрозой в голосе спросил Франс.
Майка понимала, что Франсу с Мстиславом плохо. Она чувствовала, что Ядзенька дорого дала бы, чтоб быть на качелях вдвоем с Алесем. И это рождало в ее душе неосознанное чувство враждебности и оскорбленности за себя, за брата и за Маевского. Потому что брату было плохо. И Мстиславу было плохо. Ей казалось, что она страдает главным образом за них.
И еще она знала, что Мстислав прощает Алесю непреднамеренную обиду. Просто потому, что любит его нерушимой братской любовью, потому, что им, пострижным братьям, никогда нельзя ссориться, и Алесь ведь не виноват, что кто-то любит его. А Франс не простит этого Алесю никогда. И эта ожесточенная настороженность брата может повредить ей, Майке, как ничто другое.
— Слезай, Франс, — скомандовала она. — Уступи мне, пожалуйста.
— А я куда?
— Перейди к… Мстиславу.
Красный сполох прокатился над площадкой, и она увидела, что Алесь смотрит на нее.
— Я сойду, — бросил он. — Качать будет Франс.
От прыжка под его ногами скрипнула галька.
— Решили удрать? — почти шепотом спросила Майка. — Достойный поступок. Испугались моих острот?
— Нет, Михалина, — тоже шепотом ответил Алесь. — Просто…
И, подсадив ее, ушел прочь.