Колпак лейтенанта Никошина

На точке было тихо, как на кладбище. Фролов, спрыгнув с кузова, охнул и присел.

— А ёш твою в батарею. Ноги отсидел. Эй, чего вы тут, повымирали. — Разогнулся, прихрамывая, пошёл к землянке. — Выходи строиться! Работнички.

Строй выжидающе смотрел на отцов-командиров. Лейтенант, стоя в сторонке, смотрел куда-то вдаль, за сопки. Фролов, оглянувшись на лейтенанта, шагнул вперёд.

— Так, орлы. Командованием поставлена задача — поднять колпак. Поднять на высоту и установить. Вот так… — Откашлялся. — Других вариантов нет. Время, сами понимаете, военное. Так что.

Кто-то присвистнул:

— Это как — поднять?

— Руками, ногами, зубами, как хотите, но поднять, и установить. Разойдись, будем пробовать.

Кто матерился, кто доказывал, что это полная хреновина. Сержант шуганул всех разгружать машину, а сам, сдёрнув с кузова лом и кувалду и кивнув Андрюхе, пошёл вниз по склону. Проскользив по траве метров двадцать, остановился.

— Держи, попробую забить.

Лом, на удивление, пошёл в землю хоть и туго, но без остановки.

— Ну, дак и ничего, а… Андрюха. Может, Боженька нам и подмигнёт.

Когда все встали вокруг колпака, ни у кого не было уверенности, что такую громадину можно затащить вверх по склону. Чаша серого бетона плотно лежала, уютно привалившись боком к склону ложбинки, бывшей по весне ручейком.

— Да… Лежит, собака. Влип, как лепёшка коровья. Ну что, товарищ сержант, с чего начнём?

— Начнём с того, что не будем гундеть. Нам приказано его затащить — значит, затащим. Иначе мы не бойцы Красной армии, а так… — сплюнул себе под ноги, — дерьмо собачье. Намечаем линию на верхнюю точку. Так… Вы — тащите лебёдку и через тридцать шагов забиваете лом, а вы, — ткнул пальцем в грудь трём бойцам. — подкладывайте доски и мазюкайте их солидолом. Где солидол?

— Так там оставили.

— А башку свою вы там не оставили? Бегом за ведром! Загоняйте доски под колпак. Все! Чтобы все крутились, как поджаренные! Кто будет ползать — пинками погоню! Товарищ лейтенант, отойдите в сторонку, чтобы вас не зашибли. Я их гонять буду, мне сподручней.

Лейтенант Никошин, после того как увидел лежащий колпак вблизи, попрощался со своими кубарями, да, пожалуй, и с жизнью. Вот уж он-то был больше всех уверен, что поднять его наверх невозможно. Всё этот бред сержанта. Ему, Никошину, надо просто идти и сдаваться. Лейтенант отошёл в сторону, сел на землю и уставился на носки сапог. Тонко звякали о камушки лопаты, было слышно, как забивали лом, солдаты о чём-то перепирались. Всё это было понапрасну. Никто его, Витьку Никошина, не спасёт. Вспомнилась мама, отец, дом на берегу Иртыша, луговина от улицы вниз, соседская девчонка Катька, вечно строившая ему рожи в окошке. Не увидеть ему этого больше никогда. Впереди позор, штрафной батальон, унижение. Он не боялся попасть на фронт, пойти в бой да и погибнуть, в конце концов, не боялся. Но героем! Чтобы мама с отцом могли им гордиться. А вот так, штрафником, арестантом.

— Товарищ лейтенант, а ведь он идёт! Никошин недоумевающе поднял голову. Кто идёт? Куда идёт?

— Идёт, сучий сын. — Фролов, стоя на карачках, заглядывал под колпак, который медленно полз, смачно подминая под себя траву. — Товарищ лейтенант, да идите же вы сюда. Нормально ползёт… сволота.

Колпак прополз уже больше метра и шёл на удивление без особой натуги. Но метров через десять склон поднимался круче, и как эта чушка поведёт себя дальше, никто не знал.

К ночи — а солнце в степи гаснет, как свет в театре, колпак подтянули метров на двадцать. Сержант, уже охрипнув от крика, скомандовал: «Перекур!» — и упал на траву.

— Чтоб ты сдох, паскуда. Всё, товарищ лейтенант, в темноте можем всяких дел наделать. Ни хрена не видно.

— Ну, и что предлагаешь?

— Да ничего. Надо или бросать до утра, или.

— Или.

Пауза повисла, и было только слышно, как кузнечики звоном накрывали склон сопки, да степные разбойники, копчики, жалобно скыркали где-то в тёмной выси.

— Светить надо.

— Это кто там такой умный? Ты, Соков? И чем же ты светить собрался? Голой задницей.

— Да фарами светить.

— Ну?

— А чё «ну». Андрей машину подгонит на склон…

— И фарами в небо.

— Зачем в небо? Тама приямка есть на склоне. Мы туда гадить ходим. Навскосяк поставит, как раз сюда фарами и засветит.

— Навскосяк, говоришь… Андрюха, ты живой, чего молчишь?

— Живой я, живой. Но сильно грязный. Свин свином. — Андрюха мазал солидолом доски, что подкладывали под края колпака, и успел угваздаться по самые локти. — Васька, показывай, где землю удобряешь. Щас, сержант, спробуем.

Бойцы лежали пластом. Минут через десять наверху невидимо заурчала машина, чиркнула фарами по чёрному небу, затем свет, поелозив по склону, упёрся прямо в колпак.

— Вот это Васька. Вот чёрт вятский. Ну, чего, славяне, выспались?

— Выспались. Дальше самое интересное начинается.

— Да, дальше самое. куда уж интересней. — Сержант сел. — Вот что. Товарищ лейтенант, я на лебёдках буду, а вы следите за подпорами. Чтобы намертво стояли. Если сорвётся, когда лебёдки перецепляем, — всё, хана. Вы уж там смотрите.

— Лады.

— Ну, чего мужики, подъём.

— Подъём так подъём.

— Прихлопнет он нас, как мух.

— Так… Кто ещё, кроме Кармаева, трусится. — Сержант встал, одёрнул гимнастёрку. — Чё, нет больше ссыкунов?

— Товарищ сержант, да я же не трусюсь, я так.

— Я тоже так. Берёшь кувалду и на лебёдках ломы забивать. Там, наверху, не прихлопнет. Смотри, только палец не придави, институтка.

— Ну, чего вы обзываетесь. Какой я проститутка.

— Институтка и проститутка — это разные люди, красноармеец Кармаев, — сержант почесал за ухом. — Хотя… Хрен их знает.

Летом ночь короче воробьиного клюва. Чуть только забрезжило, сержант отправил бойца кипятить чай. Мужики чуть на ногах держались.

— На эту лебёдку подтянем, и всё, шабаш. Товарищ лейтенант, разрешите перекур с отдыхом, а не то сдохнем на хрен.

Колпак прошёл почти половину склона, и до гребня оставалось ещё столько же. Было понятно, что если ничего не случится, то до верха его дотащить можно. Но что будет, когда он начнёт переваливаться? Вот там, на краю, всё и решится.

— Да я что. Я и сам чуть живой.

На лейтенанта смотреть было страшно. Трясущимися руками он пытался вытащить из пачки папиросу, но та пачка уже вся смята в комок.

— Может, махры?

— Давай. — Посмотрел на сбитые в кровь руки. — Закрути сам, я не могу.

Сержант понизил голос, наклонился ближе к уху Никошина.

— Товарищ лейтенант, вы не лезьте так под колпак-то. Пойдёт вниз, не успеете отскочить.

— Знаешь, Фролов, если пойдёт, мне и отскакивать не надо. Пусть лучше давит. В штрафбат не пойду! Я-то ладно, а отец позора не переживёт.