Коляска

Валевскій между тмъ соскочилъ съ пролетки, и медленно пробираясь между знакомыми, подошелъ къ коляск Анны Петровны. Съ нимъ подошли еще нсколько знакомыхъ. Произошелъ обмнъ обычныхъ привтствій.

– У васъ будутъ «дни» въ Петергоф? – освдомился баронъ Рогеръ, пожилой господинъ съ волосами такого желтаго цвта, какого не бываетъ въ природ.

– Непремнно. По четвергамъ у насъ даютъ, какъ въ прошломъ году, – отвтила Анна Петровна.

– Я увряю maman, что наши петергофскіе четверги – общеполезное учрежденіе, – подхватила Биби: – тутъ встрчаются вс узжающіе изъ Петербурга со всми возвращающимися въ Петербургъ.

– Вы говорите это не съ злымъ умысломъ? – улыбнулся Валевскій. – Я не буду ни въ числ первыхъ, ни въ числ вторыхъ, потому что остаюсь здсь до осени; но это не лишитъ меня права бывать у васъ, не правда-ли?

– О, еще бы! Но неужели вы все лто въ Петербург?

– Представьте, у насъ въ канцеляріи столько узжающихъ, что я не могу получить отпуска.

– Но это прекрасно, мы будемъ очень часто васъ видть! – вмшалась Анна Петровна.

– Monsieur Валевскій, я страшно хочу пить; не проводите ли меня до кіоска? – обратилась къ нему Биби.

Валевскій помогъ ей выйти изъ коляски, и они пошли рядомъ.

– Вы интересуетесь сколько нибудь моимъ мнніемъ? – неожиданно спросила Биби.

– Безъ сомннія. Но о чемъ или о комъ?

Биби быстро на него взглянула, и въ этомъ взгляд опять сверкнуло свойственное ей задорное выраженіе.

– Конечно, о женщин. По моему, она – прелесть; совсмъ прелесть. И одвается восхитительно, что – большая рдкость у насъ.

– Я не знаю, о комъ вы говорите… – нсколько смутился Валевскій.

– О ней, о лиловой шляпк. Прелестное лицо, масса женственности, и не слишкомъ много пикантности. Слишкомъ много – не хорошо, вы понимаете.

– Вы судите изумительно тонко… И знаете, что я вамъ скажу? Надо быть умной, какъ вы, чтобъ…

Онъ пріискивалъ выраженіе.

– Чтобъ завести такой разговоръ? Эта маленькая привилегія моихъ двадцати-пяти лтъ. Я уже могу знать жизнь и понимать ее довольно тонко, т. е. правильно смотрть на ея грубую сторону.

– А что вы называете грубою стороною жизни?

– Напримръ, отношенія мужчины къ женщин.

– А-а! Но не въ брак, конечно?

– Напротивъ, въ брак больше всего. Вы видите я не тороплюсь выходить замужъ – и можетъ быть именно потому, что ненавижу брачную идиллію. Мужъ, о которомъ я мечтаю – а я позволяю себ иногда это маленькое развлеченіе – долженъ смотрть на всю эту романтику очень грубо, какъ я сама смотрю на нее.

– Очень интересно… какъ именно вы смотрите?

– Хотите знать? Я считаю, что въ брак важны дв вещи: медовый мсяцъ, и затмъ – полная свобода для мужа, а для жены – увренность, что оба они смотрятъ на жизнь одинаково, и что поэтому онъ всегда будетъ чувствовать себя хорошо съ ней.

Валевскій молча довелъ Биби до кіоска. Онъ имлъ видъ человека, неожиданно впавшаго въ новый и любопытный кругъ мыслей. Варвара Павловна тоже молчала; она не хотла помочь ему выбраться изъ положенія, въ какое его поставила, и ршила ждать во что бы то ни стало, чтобъ онъ заговорилъ первый.

Они уже возвращались къ коляск, когда Валевскій вдругъ произнесъ совершенно серьезно:

– А знаете, вдь это безнравственно, то, что вы высказали.

Биби вспыхнула, и проговорила про себя: «онъ глупъ».

– Что такое нравственность? – возразила она, иронически передернувъ плечами. – Это хвостъ, который произвольно подвязываютъ къ чему угодно.

– Я съ вами не согласенъ, – произнесъ тмъ-же серьезнымъ тономъ Валевскій.

Биби не слушала, и свъ на свое мсто, предложила хать домой.

Коляска долго катилась по мягкому шоссе, а разговоръ между матерью и дочерью не возобновлялся. Наконецъ Биби глубже отодвинулась въ уголъ и произнесла съ оттнкомъ нескрываемой желчи:

– Вы правы, maman: это очень глупо, что я умна.