Колыбель. Двадцать первый век подходит к концу. Часть 2
Шрифт:
Кабир Ошович и Пётр Семёнович переглядываются, пока Аннет вытирает слёзы. Нейрохирург откашливается и впервые подаёт свой басовитый голос.
– Мадемуазель Мануш, я могу вас называть просто Аннет? – девушка кивает. – Аннет, скажите вашу группу крови.
– Первая положительная.
– У Николая четвёртая отрицательная, самая редкая группа в мире. Боюсь, что ваша печень ему просто не подойдёт, понимаете? К тому же вам нет восемнадцати лет, и по нашим законам вы не можете быть донором органов. Единственное, что вы можете дать, так это кровь на плазму. Думаю, я могу организовать это, но только с вашего письменного согласия.
– Возьмите сколько нужно! – Аннет кивает, соглашаясь.
– Мы возьмём столько, сколько полагается взять.
– А что касается родственников,
– Могу я увидеть Николая?
Аннет выходит из кабинета в сопровождении профессора, Пётр Семёнович остаётся в кресле, задумчиво глядя в окно. Пару минут спустя он достаёт небольшую коробочку с оборудованием для слежки из ящика стола и прячет «жучки» в сумке, косметичке и кошельке Аннет, которая та оставила по требованию профессора в кабинете на время посещения, затем устанавливает связь своего коммуникатора с коммуникатором девушки и закачивает туда специальное программное обеспечение. Затем складывает вещи обратно в сумку в том же порядке, в каком доставал, выходит из кабинета и направляется к автомату с кофе.
Шаги эхом отражаются от стен коридора – лёгкое и звонкое цоканье шпилек молодой француженки и тяжёлая поступь массивного профессора резко контрастируют. Двери всех палат заперты, у некоторых дежурит персональная охрана, периодически мелькает медперсонал. Наконец они останавливаются перед одной из палат, охраны рядом нет, но дверь открывается только специальным пропуском, который, конечно же, есть у профессора. Нейрохирург открывает дверь, пропуская Аннет вперёд, та, чуть медля, переступает через порог палаты.
Посреди палаты стоит кровать, одна половина чуть приподнята, так чтобы пациент полулежал. Всё изголовье заставлено медицинским оборудованием – капельницами, мониторами, двумя голографическими проекторами с изображением мозга и всего тела. От оборудования идут трубки и провода к телу человека. Аннет делает несколько робких шагов к кровати, чтобы рассмотреть человека на ней, но глаза наполняются слезами, опять приходится воспользоваться платком, но вспоминает, что оставила сумочку с платками в кабинете. Профессор протягивает ей свой и она выдавливает улыбку благодарности сквозь слёзы и тут же промакает платком глаза.
Человек, лежащий на кровати, очень худ, кожа сероватого оттенка обтягивает череп, некогда жилистые руки превратились в тонкие, покрытые сетью кровеносных сосудов веточки. Но самым страшным было не это – веки его глаз сильно дрожали, открывая взору белки закатившихся глаз, грудь резко и часто вздымалась, а конечности сводила судорога как при эпилепсии. Аннет захотелось отвернуться, но она силой воли заставила себя не отводить взгляд. Смотри, Аннет Мануш, с ним это сделал твой отец, по доброй воле или нет, это уже не важно! Этот грех предстоит замаливать тебе, возможно до конца жизни! Аннет протянула руку, пытаясь коснуться скрюченных пальцев, но из угла палаты раздался резкий незнакомый голос.
– Кто это такая? – Аннет вздрогнула, одёрнула руку и обернулась, не без облегчения, к говорившему. В дальнем углу, у небольшого столика сидел пожилой уже человек в кресле-каталке. Едва девушка повернулась к нему, его глаза округлились и налились кровью, губы задрожали, пальцы рук впились в подлокотники кресла. – Это ты, я видел тебя в новостях! Ты дочь того ублюдка!
– Я… – растерялась Аннет, ведь подобного развития событий она не ожидала. Хотя чего ты хотела? Приехать, попросить прощения и всех разжалобить? По головке тебя гладить и утешать никто здесь не будет!
– Да, ты! Пришла доделать то, что не вышло у твоего папаши? Добить его?
– Григорий Ефремович, успокойтесь, вам нельзя нервничать, – вмешался профессор.
– Тогда уберите её и я перестану!
– Поверьте, эта девушка пришла сюда вовсе не за тем, о чём вы говорите! Она пришла, так сказать, замаливать грехи отца! Предложила стать донором для Николая…
– Что?! – взревел Полянский, поднимаясь из кресла. – Ни капли этой подлой крови не будет
в нём, слышите? Её отец, убийца, сломал Коле жизнь, превратил в… В вот это! А у него был стержень внутри, сила духа, он мог бы стать великим человеком. Он мне жизнь спас! А я не доглядел… Проворонил…Человек осел обратно в кресло и затрясся в рыданиях. Кроме этих рыданий и тяжёлого дыхания Николая в комнате не было ни звука.
– Давно у Николая начался приступ? – спросил профессор несколько минут спустя.
– Около часа назад. Медсестра сделала инъекцию до вашего прихода, – ответил Полянский, успокаиваясь. – Ты прости меня, Кабир, сорвался я.
Пока профессор разговаривал с профессором, Аннет подошла к кровати, села на стоявший рядом стул и мягко, по-женски, взяла ладонь Николая в руки. Тот час его веки перестали дрожать, мышцы в конечностях расслабились, дыхание выровнялось. Лицо разгладилось и Аннет отметила, что юноша довольно красив – благородные черты лица, волевой подбородок. Интересно, какого цвета у него глаза? Мужчины затихли, наблюдая за происходящим. Аннет поднесла исхудавшую кисть юноши к лицу и зарыдала.
Просыпается Аннет уже под вечер, чувствуя, как всё её тело затекло от долгого пребывания в одной позе. Она всё также сидит на стуле возле Николая, уронив голову на край кровати и держа его руку в своих. Юноша дышит спокойно, на лице нет ни малейшего намёка на ту гримасу боли, которую Аннет видела в начале своего посещения. Высвободив руку, она потягивается и, оборачиваясь, видит в одном из кресел профессора, тот устало улыбается ей.
– Вы в буквальном смысле вырубились, простите за ненаучный термин. Почти десять часов проспали, и устройся вы поудобней, проспали бы ещё столько же. Вам нужно отдохнуть, принять душ, нормально поесть, а то выглядите вы не особо хорошо.
– Всё настолько плохо? – улыбнулась Аннет, поправляя причёску.
– Нет, но ещё немного и будет! – профессор снова улыбнулся. – Пойдёмте, я угощу вас кофе.
– Охотно, но только после того как вы расскажите, что с ним.
– Как скажете. В его организме синтетический токсин, очень агрессивный, но в малом количестве. Видимо, вся доза не попала, хм, по ряду причин. Мы практически полностью вычистили яд из всех органов, кроме головного мозга. Кровь Николая постепенно сама выводит токсин, но в крайне малых количествах и нам постоянно приходится её очищать. Основная проблема в том, что такое вещество нам ранее не было известно, и антидота на сегодняшний день нет. Сколько времени уйдёт на его поиски и синтез, я не знаю. Равно как не знаю, очнётся ли он после ввода противоядия.
– А за сколько времени кровь очистит мозг сама? – в глубине её души загорелась искорка надежды, но профессор затушил её парой фраз.
– За годы. К тому времени токсин разрушит мозг Николая полностью.
Такси везёт Аннет обратно в аэропорт, там, в камере хранения она оставила свои вещи, а затем в гостиницу, которую ей посоветовал профессор. Идёт дождь, приносящий в город свежесть, прохожие прячутся под зонтами. Аннет смотрит на проносящийся за окном огромный город-муравейник и думает о том, что на какое-то время он станет домом для неё. Она выбрала свой путь, приняла решение, принесла себя в жертву и будет рядом с этим несчастным юношей до его последнего вздоха или выздоровления! Звонит её коммуникатор, номер местный и неизвестный. Алло, спрашивает Аннет и знакомый сердитый голос человека из палаты, Полянского, говорит ей, что не против её посещений, что, видимо, из неё сиделка лучше, чем из него, что выписывается из больницы и покидает Москву по срочным делам, говорит, что вёл себя недостойно для офицера и так же внезапно кладёт трубку. Озадаченная таким неожиданным благословением Аннет погружается в мысли и не замечает, как такси доставляет её до гостиницы. Гостиница располагается в том же здании что и кафе, в котором она была сегодня рано утром. Девушка заказывает ужин в номер, принимает обжигающе горячий душ, отмечая что такого шикарного напора воды в Париже нет, плотно ужинает, забирается под восхитительно пушистое одеяло и моментально проваливается в сон. В кои то веки её не терзают ночные кошмары.