КОМ: Казачий Особый Механизированный

На психе разогнал «Саранчу» почти до максималки, чуть на повороте забор бабы Прони не своротил, обошлось. И помчали мы с Мартой на Дальнее. Это выпасы почти у Ангары, они от нашей деревни так и есть — самые дальние. По пути заскочил в нашу рыбацкую избушку, взял снасти и, перейдя шагоходом вброд до небольшого островка, через час сидел на реке.

Обидно, спасу нет. Вернулся, называется, домой! А, главное, маман всё равно разберётся, сильно потом, но разберётся — а извиняться не будет. Норов не тот. По-любому, батяню зашлёт. Вот главное, узнать бы, какая гнида про мой приезд родне сообщила? Весь праздник испоганили, твари.

А вечером натянули мы с Мартой тент, развели костерок под кустами, жарили рыбу, и что-то меня на воспоминания пробило. И, главное же, ни хрена Марта не понимает. А сидит, делает вид, что ей интересно. Головой по сторонам вертит, а глазёнки всё на меня таращит. Рыбу уплетает. Да и всё равно, это лучше, чем никого — живая душа же.

— Ну, слушай…

КАРАКУМЫ-ПЕСКИ…

— Мелким никогда я не был. Годам к десяти маманю уж перерос, но поначалу тощий был да нескладный. А потом дар начал пробиваться, сразу жисть другая пошла: помимо гимназии — тренировки специальные, упражнения да хитрости — чтоб, значицца, магию внутре возрастить. Дальше — больше: ухватки особые, секреты семейные. Потом экзамен магический. Чин дворянский личный дали да в служилое сословие оформили…

Как в силу-то вошёл, стали родители к серьёзным делам меня приучать. Поначалу по хозяйству что посложнее. Коней, допустим, на дальние выпасы в ночное сгонять, где лихие людишки могут втихаря поголовье отполовинить. Раньше надо было пастухам деревенским доплачивать, а теперь — пожалста, я. Бычков норовистых на бойню отогнать — опять же я. Потом мамане понравилось. Стала она меня по местным поручениям засылать. Ну, там, в Иркутске чего заказать-привезти — это недалече, за день обернуться можно…

А под конец и совсем важное доверять стали. Вот, дядья — братовья маманины — затеяли у якутов бирюзу перекупать да в Китай её возить. Дело выгодное, китайцы ту бирюзу шибко ценят. А батя на контракте. Кого отправить? Правильно, Илюху. Даром, что тринадцать лет. Грамота дворянская получена — могу родовую подпись от Коршуновых поставить. Дядья, конечно, за мной приглядывали, но от семьи я вроде как единственный мужчина. Ох, раздувался я тогда от гордости, сейчас вспомнить смешно.

Батя со службы приехал, обрадовался — эвона, сынок-то вымахал! Я гоголем ходил. Дескать, всё малой-малой — а тут на тебе! Взрослые дядьки за руку здороваться начали.

В тот год по осени ещё Катерину замуж выдавали. Их трое у меня, сёстер-то. Лизавета, старшая, к тому времени уж три года как мужняя жена была. Муж у неё — дядька солидный. Главный почтмейстер Иркутска, не хухры-мухры тебе. Катя вот за Афоню выскочила. Катюха девкой была — ух, огонь! Кавалеры толпами пороги обивали. И военные ухаживали, и чиновники.

Но Афоня — не будь дурак! — всех переплюнул. Небо! Романтика! Даром, что дирижабль у него транспортник. На прогулку позвать — и над городом катать, а? Ну вот, и я говорю — романтишно. Да и предложение явился делать на дирижабле, всю люльку изукрасил цветами ла лентами. Летучий корабль! Мы на нём и свадьбу играли, по-над Байкалом летали, Катерине все подружки обзавидовались.

Наталье тогда всего пятнадцать лет было, она через два года замуж выйдет, тут я не поприсутствую, а жаль. Говорят, торт Олежа в своей мастерской сам сделал, просто волшебный, под стать императорской свадьбе.

Ну так вот, с чего я начал-то. Приехал батя с контракта, Лизу замуж выдал, месяца три дома просидел — и так ему маман успела плешь проклевать, что подписался он на первое же предложение, которое заезжий вербовщик выкатил — на полных двенадцать месяцев, тюрбаныпо пескам гонять.

Это уже потом оказалось, что тюрбаны, что по пескам, а вначале-то бумага пришла, что, мол, бедовые люди на южных границах пошаливают. И вербовщик, собирающий служивых, сам — одноногий ветеран, от колена — деревяшка, так и сказал:

— Нужна ваша служба, казаки. Обстановка такая, что потребны люди крепкого складу да выучки, и чтоб в седле долго могли сидеть, и шашкой как следовает махать. Донские уже подписались, вот и вам бы, иркутяне, тож не слабо было бы…

А и не слабо.

От иркутского казачества подрядились поехать подсобить аж триста человек. Ну, и батя мой среди них. А я вроде как за главного дома остался. Почему «вроде»? Так — маман. Как какая надобность: «Ты у нас в доме мужчина, вот и делай!» — а как не нужен: «Брысь! Без тебя взрослые дела решать будем!»

И так мне это качание туда-сюда осточертело, что когда батяня, заранее подписавшись на второй срок, на побывку прибыл, то обратно в Каракумы-пески мы с ним вместе улетели. А что? Чем я других хужее? Ростом — оглобля двухметровая. В седле сидеть мог сутки, стрелял из всего, что дома было: и из револьверта, и из ружья, и из винтовки. И в особых ухватках магических меня батя, да и дядья как следует поднатаскали. Так что на нехватку пары месяцев до пятнадцати годков мало кто смотрел, наши — так точно.

* * *

Марта слушала меня очень натурально, изредка поглядывая на подвешенный над огнём котелок — не пропустить, как кипеть начнёт, да сразу чаю заварить. Заварки у нас вот мало осталось — не экономил, надеялся, что скоро уж дома будем. Эх, родня… Как проснусь, до города сгонять, что ли? Прикупить на рынке чего по мелочи.

* * *

— Каракумы удивили меня, конечно, сильно. Леса нет, жара несусветная, воды мало, по колодцам, да по оазисам. Да ещё найди их, без карты-то. И ещё странные звери — верблюды. Это щас в Иркутске зоопарк завели, с Монголии привезли трёх горбатых на потеху публике, а тогда-то — ты что! — редкость неимоверная. Во-от. И высадились мы на крохотном полустанке. Пылища! Жарища! Ветер сухие кусты меж барханами гоняет — перекати-поле. Это из нашего-то сибирского начала ноября, когда уж снег лёг — в ихний, сухой да жаркий. Поездом приехали. Хорошо, нас предупредили тулупы не надевать.

Я даже спервоначала подумал, что вообще тот тулуп зря взял, можно было и налегке перекантоваться — пока ночь не пришла. Сразу жара в дубак перекинулась! Но это потом. А пока — стоим, которые новенькие, как три сосны на сопке, шало озираемся. Всё чужое!

Атаман, правда, долго глазеть не дал, живо нас распределил, кто куда. Кого сразу в обход, кого бивуак обустраивать, кого лошадок обихаживать. Я с батяней в обход. И ты понимаешь, Марта, вот прям ещё тогда, сразу надо было подумать, что с моей удачей воинской что-то не так.

В первом же обходе наткнулись на тюрбанов, что караванщиков грабили.

Сразу, как там в песне поётся: «шашки наголо, да в руке кистень…» — покрошили мы их мало что не в лапшу. Я потом блевал дальше чем видел. Ты, Марта, когда-нибудь видела разрубленного пополам человека? Вот и я до того не видал. Свиней колол, баранов, прочую скотину дворовую. А человека — в первый раз, да чтобы так…

С этого похода-то и началось мое личное кладбище. По сей день, наверное, уже душ сорок-сорок пять будет, а, может, и более…