Команда осталась на судне

– В котельную огонь не прорвался, - сообщил он, успокаивая раненого капитана.
– В машинном пламя сбили.

– Сбили!
– повторил Иван Кузьмич.
– А дым? Хоть лопатой отгребай.

– Маскировка!
– с невольно прорвавшейся гордостью ответил Анциферов. Дымовые шашки у меня всегда были наготове. Для имитации пожара. Как ударила бомба, вахтенный механик сразу запалил их. Чтоб остальные два, - он кивнул вслед удалявшимся самолетам, - нам не добавили.

Лишь сейчас Иван Кузьмич заметил, что дым действительно какой-то не очень едкий.

– На помпе!
– закричал Анциферов.
– Качай, качай! Рано загорать!

– и, так же неожиданно скатившись по трапу, пропал в дыму.

С протяжным гулом рухнула в воду дымовая труба. Лицо Ивана Кузьмича исказилось. Все летит к чертям! Машина разбита. Замерли грузовые стрелы, руль, лебедка, брашпиль. Стынут трубы паропровода. Омертвела "Ялта".

– Руку саднит?
– Корней Савельич заметил, как изменилось лицо капитана.
– Это от холода. Надо бы поглядеть, что в салоне.

– Ступай погляди, - буркнул Иван Кузьмич, разгадавший нехитрую уловку Корнея Савельича.
– Мое место здесь...

Перебил его истошный выкрик снизу:

– Вахрушева ранило... В голову!

Корней Савельич подхватил санитарную сумку и неловкой рысцой затрусил на голос.

Иван Кузьмич остался на переходе один. В распоряжения Анциферова вмешиваться не следовало. Командовать двоим нельзя. Это лишь приведет к бестолковщине, к сумятице. И уйти нельзя. Лучше, когда команда видит капитана, пускай даже раненого, но уверенного и спокойного, на месте.

– Иван Кузьмич!
– подошла Зоя.
– Перед самым налетом я приняла сообщение, что в нашем квадрате укрылся поврежденный торпедными катерами вражеский рейдер.

– Запроси точнее...
– Иван Кузьмич беспокойно всмотрелся в лицо радистки.
– Ты что?..

– Рация разбита, - тихо ответила Зоя и с трудом добавила: - Аварийная тоже.

Из машинного отделения волоком вытащили кого-то и принялись срывать с него тлеющую одежду.

– Корнея Савельича!
– закричали на палубе.
– Корнея Савельича к машинному!

Иван Кузьмич почувствовал, что боль в руке усилилась. Придерживая раненую кисть здоровой рукой, он спустился в салон.

– Что делать-то будем?
– встретила его бледная Глаша.
– Машина разбита. Пара-то не будет. Света-то не будет. Померзнем все. Ни сготовить людям, ни чайку согреть...

– Запричитала!
– с досадой перебил ее Иван Кузьмич.
– А еще поморка!

– Да я-то...

– Вызови боцмана.

Матвеичев вбежал в салон с закопченным лицом, в опаленной брезентовой куртке. Брови и усы его закурчавились от жара, порыжели.

– Наладь-ка в салоне камелек!
– приказал капитан.
– Да по-быстрому. Покамест народ работает. Трубу выведи в иллюминатор. Выход обложи асбестом. Чтобы новый пожар не устроить.

Иван Кузьмич проводил боцмана до дверей и обернулся к горестно слушавшей поварихе:

– На камельке ты и рыбки поджаришь и чайку вскипятишь. Да и люди согреются тут после вахты.

– Какая уж теперь вахта!
– протянула Глаша.

– Покамест в порт не придем, каждый будет нести вахту, - недовольно остановил ее капитан.
– Поняла?

Ответить повариха не успела. Дверь широко распахнулась. Вошел Корней Савельич. За ним боком протиснулся в дверь матрос с тюфяками. Осторожно внесли двух раненых и обожженного кочегара. Последним вошел в салон третий штурман. Он бережно, как ребенка, нес неестественно толстую, забинтованную руку.

– Стели два тюфяка на пол, - распоряжался Корней Савельич.
– Клади людей.

– А если на скамьях?
– спросил помогавший ему матрос.

– Узки скамьи, - ответил Корней Савельич.
– На полу спокойнее будет.

И придержал дверь, пропуская еще двух матросов с тюфяками.

– Куда их столько?
– Иван Кузьмич кивком показал на груду тюфяков.

– В каютах, под полубаком, уже иней на иллюминаторах, - ответил Корней Савельич.
– Придется людям располагаться здесь, по очереди, что ли. Да и...
– он понизил голос, чтобы слышал его один капитан, - не весело сейчас забиваться по каютам. На людях легче.

– Пожалуй, - согласился Иван Кузьмич.

Освещенный двумя свечами салон казался тесным и работающие в нем люди - неповоротливыми. Они все время что-то теряли, искали, мешали друг другу.

– Зажги еще свечу, - сказал Корней Савельич Глаше.

– Третью?

– Да.

– Ой, беда, беда!
– Повариха растерянно оглянулась.
– Не знаю, куда свечи-то сунула. Вот дура-то я беспамятная!

– Найди и зажги, - строго повторил Корией Савельич.

Глаша скрылась в темном камбузе, отделенном от салона легкой дощатой перегородкой. Загремела посуда. Послышались вздохи, жалобное причитание.

Третьей свечи Глаша так и не нашла. В приметы она, конечно, не верила. Но на всякий случай... Зачем испытывать судьбу? В такое время!

ПОСЛЕ ВЗРЫВА

Темень укрыла подбитую "Ялту". Прижатая тяжелой свинцово-сизой тучей, светлая полоска над горизонтом тускнела. О работах на палубе нечего было и думать. Только ручные помпы однообразно чавкали, откачивая воду из машинного отделения. Нарушали мертвую тишину шаги вахтенных да мерный всплеск волн у бортов.

Шумно было лишь в машинном отделении. Огромное помещение освещала горящая на стальных переходах промасленная пакля. Багровые отсветы метались по потолку, вспыхивали на истертых ногами до блеска металлических трапах, отражались в прибывающей воде. Едкий запах горелого масла и щелочи от разряженных огнетушителей щипал глаза и горло, мешал дышать.

Матросы, стоя по колено в ледяной воде, загоняли деревянные пробки в мелкие пробоины. Второй механик с Пашей и Оськой силились ввести заостренный конец кола в большую пробоину. Тугая струя била из нее с огромной силой, отбрасывала кол в сторону.

– Дай-ка я вперед стану.

Оська поменялся местами с механиком, встал первым и, жмурясь от бьющих в лицо брызг, подвел острие кола по борту к краю пробоины.

– Товсь!
– Он набрал полную грудь воздуха и хрипло крикнул: - Р-разом!

Три сильных тела навалились на кол. Острый конец его врезался в край тугой струи, сплющил ее, раздавил на десятки плоских плотных струек.

– Еще, еще!
– Оська напрягся так, что в пояснице хрустнуло.
– Чуто-ок!

Скользя сапогами по металлическому настилу, Оська всем телом навалился на кол. Мелкие струйки били в плечи, грудь, секли разгоряченное лицо, слепили...

Позади глухо бухнула кувалда. Оська не слышал удара, а почувствовал его грудью, руками, всем телом, словно сросшимся с мокрым колом.