Команда скелетов (сборник рассказов)

Редактор допил содовую и осторожно поставил пустую банку на столик. «Гертруда Рулин и Джимми Рулин запомнили достаточно, чтобы мы могли восстановить дальнейшие события», – сказал он. Джейн закричала: «Рэг, НЕТ!», а когда он оглянулся на нее, она упала к его ногам и обхватила его. Он выстрелил в нее, размозжив ей левый локоть, но она не отпускала его. В это время Гертруда позвала своего сына, и он побежал к ней».

«Рэг отпихнул Джейн и снова выстрелил в нее. Пуля разорвала ей кожу на левой части черепа. Восьмой доли дюйма было бы достаточно, чтобы он убил ее. В этом нет никакого сомнения, как нет сомнения и в том, что если бы не Джейн Торп, он наверняка бы убил Джимми Рулина и, вполне возможно, заодно и его мать».

«Он выстрелил в мальчишку, как раз в тот момент, когда Джимми готов был упасть в раскрытые объятия матери, застывшей в дверях. Пуля прошла Джимми в левую ягодицу уже на излете. Она вышла из левого бедра, не задев кость, и попала Гертруде Рулин в голень. Крови было много, но ни он, ни она не получили серьезных повреждений».

«Гертруда захлопнула дверь кабинета и побежала со своим вопящим и истекающим кровью сыном в холл к парадной двери».

Редактор вновь выдержал задумчивую паузу. «Либо Джейн действительно была без сознания к тому времени, либо она намеренно предпочла забыть о том, что случилось потом. Рэг сел на стул и приставил дуло револьвера сорок пятого калибра ко лбу. Пуля не прошла через мозг, оставив его живым овощем, не проделала она и кружной путь вокруг его черепа, чтобы, не нанеся никакого вреда, вылететь с другой стороны. Фантазия его была блуждающей, но пуля летела строго по прямой. Его мертвое тело повалилось на пишущую машинку».

«Когда заявилась полиция, они обнаружили его в том же положении. Джейн сидела в дальнем углу в полубессознательном состоянии».

«Машинка была вся в крови снаружи и, возможно, изнутри. Раны в голову доставляют потом много хлопот уборщицам». «Вся кровь была третьей группы». «Той самой, которая была у Рэга Торпа».

«На этом, леди и джентльмены, моя история закончена. Да и говорить я уже больше не могу». Действительно, голос редактора охрип и снизился почти до шепота.

Не было никакой легкой беседы, которая обычно завершает вечеринки. Никто не завел даже преувеличенно оживленного разговора, которым люди иногда стараются сгладить возникшую неловкость или по крайней мере скрыть тот факт, что все оказалось гораздо серьезней, чем этого можно было ожидать от сегодняшнего вечера.

Провожая редактора к машине, писатель не мог удержаться и задал последний вопрос. «Рассказ», – сказал он. «Что случилось с рассказом?» «Вы имеете ввиду рассказ Рэга…» «Баллада о блуждающей пуле». Рассказ, который послужил причиной всему этому. Он и был настоящей блуждающей пулей. Если не для него, то по крайней мере для вас. Что случилось с этим рассказом, который был так чертовски хорош?»

Редактор распахнул дверь своей машины, небольшого синего «Шевроле» с наклейкой на бампере «ДРУЗЬЯ! НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ СВОИМ ДРУЗЬЯМ САДИТЬСЯ ЗА РУЛЬ В ПЬЯНОМ ВИДЕ!» «Она так и не была опубликована. Если у Рэга и был второй экземпляр, он наверняка уничтожил его, узнав о том, что я получил рукопись и собираюсь ее напечатать. Если вспомнить о его параноидальных фантазиях по поводу их, это представляется более чем вероятным».

«Когда я летел на машине в Джексон-ривер, у меня с собой был оригинал и три фотокопии с него. Все это лежало в картонной папке. Если бы я положил папку в чемодан, рассказ был бы сейчас у меня, потому что зад моей машины так и не погрузился в воду. И даже если бы это случилось, страницы можно было бы высушить. Но я хотел, чтобы папка лежала поближе ко мне, так что я положил ее на приборную доску. Когда машина погрузилась в воду, окна были открыты. Страницы… Я полагаю, что они выплыли из окон и были унесены к морю. Я скорее поверю в это, чем в то, что они сгнили со всем остальным мусором на дне этой реки, или были съедены рыбами, или с ними случилось что-нибудь еще менее эстетичное. Верить в то, что они были унесены к морю, гораздо более романтично и несколько менее правдоподобно, но в выборе того, во что верить, я позволяю своей фантазии, так сказать, немного поблуждать».

Редактор сел за руль своего маленького автомобильчика и уехал. Писатель стоял и смотрел ему след до тех пор, пока задние фары не исчезли во мгле. Потом он пошел к дому. Мэг ждала его в самом начале дорожки и улыбалась ему несколько неуверенно. Она крепко прижала руки к груди, хотя вечер был теплым.

«Мы остались вдвоем», – сказала она. «Пошли в дом?» «Давай».

На середине пути она остановилась и спросила: «Пол, в твоей пишущей машинке случайно не живут форниты?»

И писатель, который часто – очень часто – задумывался над тем, кто подсказывает ему слова, возникающие у него в голове, решительно ответил: «Ни одного».

Они вошли в дом, держа друг друга за руки, и дверь разделила их и черную ночь вокруг.

ЗАКЛЯТИЕ ПАРАНОИКА

Нет большеНи выхода и ни входа.Дверь, что окрашена белым,хлопала – ветром било.Все хлеще и хлеще.Кто-то стоит на пороге -в черном плаще,горло его согретотонкою сигаретой.Зря только время тратит -его приметы -в моем дневничке.В тетради.Выстроились адресаты -змеею.Криво.Рыжею кровьюкрасит их лицасвет от ближнего бара.Свет продолжает литься...Нет большени выдоха и ни вдоха.Если я сдохну,если я скроюсь из виду,если я больше не выйду,мой ангел – а может, черт -отправит мой дневничокв Лэнгли, что в штате Виргиния.Стены пропахли джином,свет пролился потоком,ветры его сотрясали...БЫЛО – пятьсот адресатовпо пятистам аптекам.Были блики да блоки.Было – пятьсот блокнотов...В черном. Готов. Глуп.И огонек – у губ.Город – в огне...Страх потечет реками.Кто там стоит у рекламы,думает обо мне?Долго. Мучительно долго.В комнатах дальних – дольних?
– люди меня воспомнят.Воспой мнео жарком дыханье смертив звонках телефона,о телефонной сумятице,о проводной смуте...Видишь, как просто?Там – одинокий кабак на перекрестке.Там, чередою столетий,в мужском туалетехрипит запоротый рок,и в руки – из рук -в круг -ползет вороненая пушка,и каждая пуля-пешканосит мое имя.Ты говорил с ними?Их накололи.Им не сыскать мое имяв чреде некрологов.В их головах – муть,им не найти мою мать,она скончалась.Стены от крика качались.Кто собирал пробы,точно с чешуйчатых гадов,с моих петляющих взглядов,со снов моих перекосных,со слез моих перекрестных?Свет невозможно убрать...А среди них – мой брат.Может, я говорил?Что-то не помню...Брат мой все проситзаполнить бумаги его жены.Она – издалека,начало ее дороги -где-то в России...Вы еще живы?Вас ни о чем не просили!Слушай меня, это важно,прошу, услышь...Ливень падает свыше,с высоких крыш.Капли – колючее крошево,серое кружево.Черные вороны сжалиручки зонтов черных.Болтают... слушай, о чем они?Пялятся на часы.В воде дороги чисты.Долго лило – острые струи мелькали.Когда завершится ливень,останутся лишь глаза -как монетки мелкие.Останется ложь.Подумай – стоит стараться?Вороны – черные.Вороны эти ученые -у ФБР на службе.Вороны – иностранцы,все это очень сложно.Лица манили,но я обманул их -я из автобуса выпрыгнул.Один. На ходу. Без денег.Там, среди дымных выхлопов,таксист-бездельникповерх газеты измятойпрошил меня взглядом,глянул – словно сглодал.Я – ошалевший, измотанный.Кану,как камень.Сверху -соседка.Ушлая старая стерва,седина – на пробор...Ее электроприборжрет свет моей лампы,мне уже трудно писать.Мне подарили пса:пятнистые лапы -да радиопередатчик,вживленный в нос.Мистика.Прямо с мостая столкнул пса вниз -на двадцать шесть пролетов...Вот, написал про это.(Ну-ка, назад, проклятый!Живо – назад!Я видел высоких людей -гляди,больше не будет .проколов.)В закусочной полпелстарые блюзы-хиты.Официантка – хитра:твердит, что бифштекс солили.Да мне ли не знать стрихнина!Горький тропический запахне заглушить горчицей,попритуши-ка запал,стоит ли горячиться?От горизонта,от горночью пришел огонь.Видишь, как дым – нимбом -сереет в небе?Ночью все мысли смяты,то ли это!Кто-то безликий – смутный-по трубам отстойника столькоплыл к моему туалету...Слушал мои разговорысквозь тонкие стены-стены вращали ушами,стены дышали,стены давили стоны.Видишь – следы рукфаянс испачкали белый?Время стянулось в круг,все это вправду было...День переходит в вечер,красным горит по сгибу:Мне позвонят – я уже не отвечу.Не телефон – гибель!Бог посылал грозы -люди швыряли грязью.Грязью залили землю,больше – ни солнца ни зелени,лишь крики боли.Они научились врываться,у них – винтовки да рации.У них – ни заминки в речи,им объясняют врачи,как будет эффектнее трахаться.Прикинь, как сладко:в лекарствах у них – кислотка,в лечебных свечках – «снежок».Кто там. с ножом,рвется – прогнать солнце?Пусть только сунется!Дорога моя – все уже,дела – не в лад.Я облекаюсь в лед,не помню – я говорил уже?Лед ослепляет подлые инфраскопы,слежка выходит за скобки...Вот – наклонилось к закатуиндейское лето.Произношу заклятья,ношу амулеты.Золоюзасыпаны залы.Вы полагаете – взяли?К черту!Я ж вас прикончу в секунду.Я ж вас попалю за черту -четко!Любовь моя, будешь кофе?...Небо – как кафель,моя усмешка – как грим...Нет у меня в ходу ни имени,ни выхода и ни входа.Кто-то стоит,согретый горечью сигареты.Не помню – я говорил?

ПЛОТ

От Хорликовского университета в Питсбурге до озера Каскейд – сорок миль, и хотя в октябре в этих местах темнеет рано, а они сумели выехать только в шесть, небо, когда они добрались туда, было еще светлым. Приехали они в «камаро» Дийка. Дийк, когда бывал трезв, не тратил времени зря. А когда выпивал пару пива, «камаро» у него только что не разговаривал.

Не успел он затормозить машину у штакетника между автостоянкой и пляжем, как уже выскочил наружу, стягивая рубашку. Его взгляд шарил по воде, высматривая плот. Рэнди выбрался с переднего сиденья – не очень охотно. Конечно, идея принадлежала ему, но он никак не ожидал, что Дийк отнесется к ней серьезно. На заднем сиденье зашевелились девушки, готовясь вылезти.

Взгляд Дийка беспокойно шарил по воде, его глаза двигались справа налево, слева направо

(«Глаза снайпера» – тревожно подумал Рэнди)

и вдруг сфокусировались.

– Вот он! – крикнул Дийк, хлопая ладонью по капоту «камаро». – Как ты и сказал, Рэнди! Черт! Кто последний, тот тухлятина!

– Дийк, – начал Рэнди, поправляя очки, но этим он и ограничился, так как Дийк уже перемахнул через штакетник и бежал по пляжу, ни разу не оглянувшись на Рэнди, или Рейчел, или Лаверн, но смотря только на плот, стоявший на якоре ярдах в пятидесяти от берега.

Рэнди оглянулся, словно собираясь извиниться перед девушками, что втянул их в это, но они глядели только на Дийка. Ну, пусть Рейчел, Рей-чел же девушка Дийка, но на него смотрела и Лаверн – вот почему в Рэнди вспыхнула ревность, заставившая его действовать. Он стащил с себя рубашку, швырну ее рядом с рубашкой Дийка и перепрыгнул через штакетник.

– Рэнди! – позвала Лаверн, а он только махнул рукой вперед в серых октябрьских сумерках, приглашая взять с него пример и злясь на себя за это: она ведь заколебалась и, возможно, предпочла бы не продолжать. План искупаться в октябре среди полного безлюдья перестал быть просто хохмой, родившейся среди приятной болтовни в ярко освещенных комнатах, которые он делил с Дийком. Лаверн ему нравилась, но Дийк был притягательнее. И черт его побери, если она не готова лечь под Дийка, и черт его возьми, туч можно озлиться.

Дийк на ходу расстегнул ремень и стяну.:. джинсы с худощавых бедер. А потом умудрился и вовсе их сбросить, не замедляя шага – достижение, которого Рэнди не повторить и за тысячу лет. Дийк продолжал бежать в одних плавках. мышцы его спины и ягодиц работали на загляденье. Рэнди мучительно сознавал, какими тощими выглядят его собственные ноги, когда расстегнул свои ливайсы и неуклюже выпутался из них – у Дийка это был балет, у него– клоунада.

Дийк кинулся в воду и завопил:

– Холодище! Матерь Божья!