Командир штрафной роты. У штрафников не бывает могил

От водки я отказался. Не захотел дышать перегаром на ротного. А кружку крепкого чая с хлебом и домашним сыром выпил с удовольствием. Предупреждая вопрос насчет сыра, Леонтий сообщил, что мелких ферм в округе хватает. Молоком, творогом «кулаки» делятся, просят только скотину не стрелять.

Успел обойти позицию взвода, познакомился кое с кем из бойцов, а ближе к вечеру снова встретился с Илюшиным. Переговорили с полчаса перед ужином, который готовился, как я понял, в честь моего прибытия.

— Чужая земля, — отрывисто рубил Илюшин. — Местным, конечно, фрицы были, как кость в глотке, но и нам не сильно рады. С кем ни заговоришь, одно на языке: «В колхозы сгонять будут?» Вишь, какая слава о наших колхозах идет! Живут хорошо, ничего не скажешь. Боятся нас. И постреливают. Один за пределами роты — ни ногой! Бери с собой бойца, а лучше двух. И заведи привычку всегда иметь при себе автомат.

Поговорили о роте, моем взводе. Костяк крепкий. В роте девять коммунистов, десятка четыре комсомольцев.

— Кстати, в твоем взводе парторг. Длинный, пожилой такой. Коробов Иван Миронович, командир отделения. Мужик надежный. Леонтий Беда, Сашка Мухин — ребята тоже крепкие. Пулеметчик у тебя опытный, хоть и с гонором. Ничего, найдете общий язык

Упомянул Илюшин про «западников» (местных призывников). В полку уже трое сбежали. Одного поймали, в штрафную роту отправили, а двое наверняка уже у бандеровцев. Поговорили немного о тактике будущих наступательных боев. Мне понравилось, что ротный тоже против атак на ура. Слишком большой кровью обходятся.

— Места трудные, — качал он головой. — Дороги по холмам, как туннели. Засады в двадцати шагах устраивают. Речки, посмотреть не на что, а пока переправишь все хозяйство, полдня уйдет. Пару веревок натянешь, и держись крепче. Если сорвешься на перекате, о камни так долбанет, что не каждый выбирается. Обоз иногда в обход придется пускать, через брод. Посмотрим, как дальше дела пойдут.

— Мосты взорваны? — спросил я.

— Почти все. Но броды есть. Проблема — найти. Но уже проводников набрали, из местных сочувствующих. Да и саперы впереди копошатся. Наводят переправы.

За столом собралась целая компания. Два командира взводов, оба молодые ребята, которые показались мне на одно лицо, старшина Букреев с рассеченным ухом и медалью «За Сталинград». Пришел парторг Коробов. Единственной женщиной в компании была сержант-санинструктор Зина Каляева, широколицая, чем-то похожая на Илюшина. Судя по тому, как она держалась и сидела рядом с ротным (по другую сторону — старшина), я понял, что отношения у них, как обычно водится, не только служебные. Ей было лет двадцать семь, постарше Илюшина. Со мной, знакомясь, поздоровалась походя, как со случайным гостем.

Меня это задело. Но кто я для нее? Очередной взводный, которые только и успевают дела принять и меняются, кто через неделю, кто через месяц.

Стол был накрыт богатый. Домашняя колбаса, пластинки розового сала с мясными прожилками, сметана в глечиках, яркие красные помидоры, нарезанные четвертинками, бутылки со спиртом и розовым местным вином. Что-то еще на тарелках. Ординарец Илюшина поставил посредине стола огромную сковородку с жареной картошкой и мясом, старшина разлил в кружки разбавленный спирт.

Выпили за фронтовиков, за победу. Третий тост — за погибших. Опрокинули кружки молча. Чувствуя, что пьянею, я приналег на картошку с горячей бараниной. После курсантского пайка все было необыкновенно вкусно. Особенно понравилась домашняя, копченая, отдающая дымком колбаса.

Как бывает в таких случаях, говорили обо всем подряд. Спросили, правда ли, что я уложил из снайперской винтовки тридцать с лишним фашистов. Я сказал, что правда.

— Ну, дает Никола! — хлопнул меня по плечу старшина. — Целый взвод уложил.

— А теперь свой сбереги, — желчно подала голос тоже подвыпившая Зинаида. — Сплошные мальчишки, да и ты по годам недалеко ушел.

— Ладно, Зина! — хлопнул ее по заднице Илюшин. — Без тебя командиров хватает. Парень почти год на передовой.

Каляева поморщилась и отодвинулась от старлея. Меня оставили в покое, заговорили о ротных делах. Илюшин сообщил, что наступление, скорее всего, начнется послезавтра. Остается один день. Надо получить дополнительно патроны, особенно автоматные. Подковы у лошадей еще раз проверить.

— Я уже смотрел. Двоим подковы сменить надо, — отозвался старшина Петр Семенович Букреев. — Подковы, гвозди есть. Сделаю.

Выпили хорошо. Запели было, но парторг что-то шепнул Илюшину, и тот согласно кивнул.

— Отставить «Тройку удалую»! Не надо бойцов дразнить. И так все на нервах. Наливай, Семеныч, по крайней и расходимся.

Решение Илюшина мне понравилось. Мой прежний ротный, покойник Черкасов, когда набирался под завязку, то Саню Птаху, тоже покойника, поил и до полночи петь заставлял.

Следующий день прошел в суматохе. Слухи о наступлении подтвердились. Скорее всего, на рассвете. Сразу появилась куча проблем. Ко мне заявился пулеметчик Загорулько и, небрежно козырнув, доложил, что кожух «максима» опять подтекает. Надо бы договориться с полковой мастерской. Загорулько был массивным, широкоплечим мужиком лет тридцати, с двумя орденами Красной Звезды и медалью. Две нашивки за тяжелые ранения. Двух орденов во взводе, да и в роте, я ни у кого не видел. Ничего не скажешь, заслуженный сержант.

— Ну, так че? — поторопил меня орденоносец.

— В мастерской, знаешь, что сегодня творится? Раньше почему молчал?

— Сто раз говорил, и сами паяли.

— Ну, вот и паяйте.

— Канифоль кончилась.

Я понял, что это не канифоль, а канитель. Вызвал Беду.

— Обеспечь ремонт «максима» и замену первого номера. Есть запасные пулеметчики?

— Найдем. Второй номер хоть и без орденов, а садит прилично. Заменим.

Судя по всему, Беда не слишком жаловал гонористого орденоносца.