Комедианты

– Прими. Полотенце сейчас принёсу.

Водка и душ подействовали на меня благотворно. Вместе с кровью я смыл с себя шок последних событий. Не то чтобы я успокоился, об этом не могло быть и речи, но, по крайней мере, ко мне вернулась способность мыслить, чувствовать, воспринимать…

– Дима, у тебя нет чего-нибудь надеть? – спросил я, выходя из душа.

– Сейчас.

Порывшись в шакфу, он достал спортивные штаны и футболку. Затем мы сели за стол, где уже ждала водка и простая закуска: хлеб, аджика, сало, квашеная капута.

– Давай выпьем, и ты расскажешь, в честь чего ты в таком виде, – предложил Дима.

– Кажется, я влип в историю.

– Кажется?

– Да, дерьмо полное, – решил Дима, когда я закончил рассказ.

– Что мне делать?

– Что делать? Вот тут дерьмо и начинается. Можно, конечно, обратиться в милицию, но что ты им скажешь? Что был участником ритуального убийства в мистическом лесу в параллельном или перпендикулярном, хрен разберёшь, мире? Что убил некто по имени Дюльсендорф, человек, которого в нашей реальности просто не существует. Да они в лучшем случае вызовут психбригаду.

– Но если они меня найдут…

– Тогда тебе пиздец по полной программе.

– Так что мне делать?

– Что бы ты ни делал, всё равно тебя поимеют. Как в том анекдоте. Ладно, пару дней можешь побыть у меня, а потом бери деньги, документы и дуй туда, где тебя никто не знает.

– Спасибо.

– Я бы тебя подержал и дольше, но я представлен твоей даме, так что ко мне они придут.

– Нет, на самом деле, спасибо.

– Тогда давай ещё выпьем.

В квартире было чисто, стерильно чисто. Раньше у нас никогда не было такой чистоты. Каждая вещь, каждая мелочь лежала на своём месте. Ни пылинки, ни соринки. Квартира образцового порядка. И среди этого порядка, в спальне, в ещё недавно нашей спальне на застеленной чистейшим бельём кровати лежала ты в дорогом костюме и новых туфлях, подошвы которых ещё не успели поцарапаться.

Ты была спокойной, с легким налётом одухотворения, и если бы не рана на шее с орхидеей кровавого пятна вокруг, можно было бы подумать, что ты примирилась со всем на свете, включая так любимого тобой Бога. Всё это было настолько абсурдно, что казалось экспозицией музея или панорамой в какой-нибудь комнате страха. Не хватало только таблички с разъясняющей надписью.

О ходе времени, о так любимых философами ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС напоминал дым, поднимающийся из пепельницы, где мирно и совсем уже обыденно тлела твоя сигарета. Чтобы как-то прийти в себя, воспринять, переварить и отреагировать, замкнуть тем самым пресловутую нервную дугу, я взял твою сигарету и втянул в себя ставший отвратительным (я не курил уже целую вечность) дым. Моя затяжка была неким ритуалом, нелепой попыткой хоть что-то сделать, пусть даже обронить дурацкое ПРОЩАЙ.

– Прощай… – прошептал я, положил сигарету на место и, пятясь, вышел из комнаты.

Нервно и совсем уже неуместно засвистел поставленный на огонь тобой или убийцами чайник, требуя безотлагательного вмешательства в свои внутренние дела. Вот кому действительно не было никакого дела… По дороге на кухню я зашёл в ванную, где всё тоже сияло чистотой. Умывшись и почистив зубы, я пустил изо рта белую от зубной пасты струю воды прямо в зеркало, чтобы хоть как-то избавить себя от этой довлеющей чистоты.

– Да заткнись ты! – крикнул я чайнику, но ему было наплевать на мои слова.

Войдя на кухню, я выключил газ, и чайник в последний раз недовольно свистнул и затих, немного потрескивая. Он всегда немного потрескивал, когда остывал. Я совершенно механически заварил себе чай и выпил чашку с сыром без хлеба, макая сыр в мёд. Поев, я принял душ, словно ничего такого здесь не произошло.

– Ну, и что ты мне скажешь? – спросил я себя и уставился в зеркало, из которого на меня смотрел Дюльсендорф собственной персоной.

– Ты мой, – прошептал он мне.

– Выкуси, сука. – Я показал ему средний палец.

После всего происшедшего меня совершенно не удивило поистине твин-пиксовское появление Дюльсендорфа.

Я оделся, взял документы, деньги… Я словно бы собирался на работу, в гости или в очередной ежедневный поход, так неуместный в подобных обстоятельствах. Я чувствовал себя одновременно актёром и зрителем плохого кино или, скорее, плохого спектакля с плохими актёрами, по крайней мере, я был плохим актёром, которого вытащили на сцену из зала и заставили что-то делать.

Зазвонил телефон, и я, прекрасно понимая, что этого делать совсем нельзя, поднял трубку.

– Привет. Не занят? – спросил вроде бы знакомый мужской голос.

– Смотря, о чём идёт речь, – уклончиво ответил я.

– Не узнал, что ли?

– Нет.

– Да Ромка я.

– Ни хрена себе! Ты откуда?

– Отсюда. Я в двух шагах от тебя. Ты дома?

– Нет. Лучше… Там, под Лысым кафе, открыли…

– Понял. Когда?

– Я уже выхожу.

Я положил трубку, ещё раз прошёлся по квартире, словно покидал её навсегда, и вышел из дома.

Он изменился. Похудел, повзрослел, стал серьёзным. И дело совсем не в том, что в голове у него появилась заметная седина, а на лице морщины.

– Ничего, бывало и хуже, – отмахнулся Роман от моего обычного при встрече вопроса, – ты как тут?

Не найдя ответа (а что я мог ему сказать), я предложил выпить. Захмелев, Ромка стал говорить:

Досталось ему по полной программе. Он успел жениться, обзавестись ребёнком, устроиться на работу… Потом началась война – они жили в Сухуми. Мать погибла под бомбами, отец увёз дочку (Ромкину младшую сестру) сюда, подальше от взрывов… Нелепо всё, глупо… Уехать за столько километров, чтобы найти свою смерть. Она выпала из окна и не приходя в сознание… Отец начал пить, и в сильно холодный зимний день… жена, русская по национальности, осталась там, на Кавказе. У неё там хорошая должность, да и отношения уже…

А Ромка до последнего так и жил в Сухуми. Уехать вовремя не успел или не получилось. Жил в доме без дверей и окон, зимой, когда холодный ветер гулял по комнатам. Поначалу во время обстрела уходил в подвал. Потом плюнул. Научился даже спать во время бомбёжек. Однажды снаряд влетел в окно, пролетел над его головой и вылетел из окна на противоположной стороне дома, так он даже не проснулся. Перевернулся на другой бок, и всё.

Потом из дома пришлось уйти. Появились пьяные молодчики. Сопляки и уголовники, которые всегда сопровождали войска. Эти пили, насиловали девок, стреляли по чудом сохранившимся стёклам, выдирали зубы, ставили к стенке. И грабили, грабили, грабили… Отбирали всё, что могли отнять.