Комедианты

– У меня была моя жизнь, которой теперь нет, а пялиться на горизонты не в моих правилах.

Она глянула на меня, словно расстреливала в упор. Нельзя так доводить человека с автоматом в руках.

– К тому же вы меня дурите прямо сейчас.

– Интересно, это каким же образом?

– А где мой пробковый шлем?

– Дурак!

– Силы поберегите, – скорее приказал, чем посоветовал Дюльсендорф.

– Здесь что, совсем не бывает зимы? – спросил я у Светы после паузы в пару часов.

– Здесь не бывает времени.

– Но как? Мы идём из прошлого в будущее, солнце движется по небу. Никакая динамика невозможна без времени.

– И тем не менее, здесь его нет. Прими это как данность. Всё равно не понять.

– Ага. Как квантовые процессы.

– Пусть будет так.

– Я бы на вашем месте поберёг дыхание, – снова буркнул на нас Дюльсендорф.

Кроме нас, никто не разговаривал. Дюльсендорф старался держать дыхание, и вообще он был сегодня весь какой-то сосредоточенный. Овцы, как я назвал про себя унылую четвёрку, понуро трусили за Карлом, боясь отстать от него хотя бы на шаг. И только мы со Светой были как школяры на загородной прогулке. Так мы и двигались под бодрое рычание и хруст костей за линией обороны леса.

Иногда туман (а он, пожалуй, с нашего прошлого похода никуда не девался) рассеивался, обнажая страшные деревья, увешанные человеческими черепами. От этого зрелища овцы старались втянуть головы как можно дальше в плечи, точно черепашки-недоумки, а кто-то из них принимался бормотать молитвы.

– Шире шаг! Опаздываем, – распорядился Дюльсендорф.

Теперь нам приходилось почти бежать, но ему никто не перечил. Все боялись украсить собой очередную ветку. Так мы и шли, не сбавляя скорости, не делая привалов до самых развалин храма.

– Двадцать минут. Не больше, – сказал Дюльсендорф, посмотрев на часы.

Мы все рухнули как подкошенные. Карл тоже тяжело глотал воздух ртом. Да, такие походы легко не даются даже с допингом. Без него же…

Казалось, прошло не более пяти минут, когда Дюльсендорф засуетился. Он достал из своего рюкзака (рюкзаки были только у нас двоих) флягу и небольшой стаканчик.

– Осторожно. Расплескаете – и можете не дойти.

Мы бережно выпили по порции волшебного эликсира. Это были первые глотки воды за весь день.

– Пора.

Мы нехотя поднялись на ноги и вновь почти бегом отправились в путь.

На вершину горы мы поднялись почти уже перед закатом. Внизу, по крайней мере, уже была ночь. На вершине горел костер, и приятно пахло едой. Это ещё прибавило нам сил.

– Хорошо ходите, – встретил нас Каменев.

– Я же говорил, – прошептал Дюльсендорф.

– Прошу к столу. Ничего, что не совсем по этикету?

Он снял котелок с огня и раздал всем ложки. Мы жадно накинулись на еду. Это было рагу. Густое мясное рагу, приготовленное с кореньями. Странное, но чертовски приятное рагу. Пока мы ели, стало совсем темно. Скорее всего, коренья тоже обладали каким-то действием, потому что я, да и не только я, почувствовал себя намного лучше, как после долгого отдыха. Я настолько отдохнул, что обратил внимание на то, что сама вершина была другой. Словно это была не вершина, а очень большая сменная насадка.

На этот раз это была ровная площадка из монолитного камня, гладкого как стекло. В камне были вырезаны неглубокие канавки, где тихо горело асбестовое масло. Был абсолютный штиль, и масло горело неподвижным пламенем, что придавало картине некий неземной вид. Пламя образовывало какой-то, скорее всего, магический символ. Этот символ разделял плоскость на две части: внутреннюю и наружную. Внутри символа было три круга одинакового диаметра и одинаковой глубины. Круги образовывали равносторонний треугольник, центром которого была звезда Давида. За пределами символа было четыре овальных углубления, связанных между собой сложной системой канавок. Странно, но, несмотря на то, что канавки пересекались, масло не выходило за пределы символа.

Дюльсендорф с видом театрального режиссёра расставил сначала овец сразу за углублениями, затем нас, чуть дальше от центра, каждого напротив круга. Сам он вошёл в звезду Давида и начал петь. Он пел странную песню на незнакомом мне языке, но, казалось, я понимаю значение каждого слова. Это значение было выражено тишиной, которую скрывали слова, и я слышал и понимал все отголоски этой тишины. Когда песня внезапно оборвалась, Дюльсендорф быстро вскинул руки вверх, и овцы рухнули на землю, точно молящиеся мусульмане. Тогда Карл обошёл их по очереди и, поднимая за волосы их головы, перерезал им горла. Кровь хлынула в углубления, а следом она заполнила канавки. Тогда он выкрикнул слово, от которого кровь загорелась очень ярким небесно-голубым пламенем, преобразившим всё вокруг.

Он вновь выкрикнул слово, и мы, словно зомби, не управляющие телами, начали раздеваться до гола. Впечатление было такое, что кто-то завладел твоим телом и хозяйничает там вместо тебя. Раздевшись, моё тело вступило в круг и село по-японски лицом к центру.

Дюльсендорф ловко отрезал у Светы пучок волос и, макая его в кровь, принялся рисовать на наших телах магические узоры. Высыхая, кровь начинала светиться ещё ярче.

Все это время я был как зомби. Не было ни чувств, ни мыслей. Я был полностью подавлен экспериментом, и моё сознание, на редкость ясное и всепонимающее, жило как бы отдельно от тела.

Дюльсендорф достал прямо из воздуха горящий факел и поднёс его к светящейся в канавках крови. Кровь вспыхнула, и нас отбросило взрывной волной. Но это была не совсем обычная взрывная волна. Она бережно подняла нас на воздух и отнесла на безопасное расстояние.

А в самом центре площадки, там, где была звезда Давида, появилась небольшая воронка смерча, который медленно набирал силу. Он рос, менял цвет и форму, а я смотрел и не мог отвести глаз. Когда этот вращающийся поток достиг метров трёх в высоту и метра полтора в диаметре, вращение прекратилось, и я увидел врата. Конечно, никаких врат там не было, а была бесконечная дорожка, такая же, как та, что можно создать при помощи свечей и зеркал. Там не было света, но не было и тьмы.

Там была она. Такая же, как в моих снах. Среднего роста, изящная, в длинном пальто тёмного цвета и ботиках на шнурках под цвет пальто, к которым не приставали ни пыль, ни грязь. Женщина-тайна, женщина-мечта, женщина-нагваль. На её лице играла улыбка. Лучезарная, казалось, она шла, не касаясь земли ногами, и само время почтительно уступало ей дорогу.

Я был раздавлен, уничтожен, разобран по атомам и собран вновь. Во мне с новой силой вспыхнули благоговейное обожание, поклонение, любовь. Её магнетизм полностью реориентировал мою волю, выстроил её вдоль своих силовых линий подобно тому, как обычный магнит выстраивает железные опилки. Я полностью принадлежал ей, и я был счастлив, безмерно счастлив. Я забыл обо всём вокруг. Я вновь был в сетях её обаяния. Весь оставшийся мир просто исчез за ненадобностью.

У входа её ждал Дюльсендорф. Его лицо сияло торжеством. Он, словно всё это происходило на каком-то приёме, галантно подал ей руку, помогая вступить в наш мир.

И вдруг что-то произошло. Заклинило какие-то контакты, произошёл сбой, и, казалось бы, отрепетированная раз и навсегда сцена пошла наперекосяк. Улыбка торжества вдруг начала стекать с лица Дюльсендорфа. А дальше всё словно в покадровой съёмке: Дама с вуалью, закрывающая собой Дюльсендорфа, нечеловеческий крик Каменева, автоматная очередь… В следующее мгновение я увидел Свету, бросающую ставший не нужным автомат, искажённое лицо Каменева и Дюльсендорфа в броске хищника.