Комедия положений

В 73-74 годах в НИОПиКе сдали два дома, но я туда не попала

Осталась восьмая на очереди. Неожиданно один из очередников отказался от трехкомнатной квартиры, передо мной не было претендентов с двумя детьми и жилкомиссия предназначила её мне, а общий профком не утвердил, её отдали Угаровой , которая была на очереди ближе, чем я. У нее была комната в Лобне, она прописала к себе временно мать, и ей удалось получить на четверых трехкомнатную квартиру. Позднее Катя училась в одном классе с дочкой Угаровой, и я спросила её, живет ли с ними бабушка. Оказалось, что нет, это был просто хитрый ход.

Я ходила к Герасименко еще раз, просила его подписать ходатайство перед директором о предоставлении мне жилплощади, в надежде, что у Дюмаева, который был тогда директором, где-то в загашнике завалялась какая-нибудь квартирка.

Герасименко уперся и ни за что не подписывал, всё говорил, что он должен думать о работе, а я беспокоюсь только о себе, о своей семье. Те квартиры, что у него есть, он уже распределил для больших специалистов.

Через него тогда получили квартиры Комаров и Ломоносов, два кандидата наук, приглашенных Толкачевым в нашу лабораторию. Оба они недолго проработали на Фотонике, Комарова уволили года через четыре при сокращении штатов, а Ломоносов, разругавшись с Толкачевым, сам ушел.

Так что Герасименко, царство ему небесное, был совершенно неправ, считая, что он думает о работе, когда приглашает со стороны готовых кандидатов наук. Во всяком случае, я проработала дольше, защитилась и спустя несколько лет, когда ни Комарова, ни Ломоносова никто и не вспоминал, была ничем не хуже, чем они.

Я переломила упрямого хохла Герасименко, убедила его подписать мое ходатайство перед директором, подкинув идею, что, в общем, у директора могут быть еще квартиры, и он как бы просит для меня сверх того, что ему уже дали. С подписанным ходатайством я поехала к Дюмаеву.

В первый мой приезд в его секретарской происходил как раз прием и чаепитие.

Необычайно красивая девушка, элегантно одетая, плавными движениями ухоженных рук, сверкая золотым перстнем с огромным янтарем, разливала чай высокопоставленным гостям. Она явно служила украшением интерьера, знала это, не тяготилась, но и не радовалась, просто находилась здесь, как и красивый цветок в горшке на подоконнике. Я чувствовала разительный контраст между моей запущенной жизнью и её ухоженной, обеспеченной, по крайне мере, на первый взгляд.

Ждать пришлось долго, я сидела в углу, как и положено бедной просительнице. Людей к Дюмаеву было мало, сидела я одна, но всё время кто-то входил запросто и застревал надолго.

Наконец, пригласили и меня. Я зашла в кабинет к Дюмаеву, оставив свою неэстетичную сумку, а в ней и носовой платок, в секретарской.

Я рассказывала директору свою фантастическую историю бесквартирных мытарств, закончившуюся проживанием в монастыре, и чем дольше я говорила, сидя перед этим благополучным мужчиной в светлом и просторном кабинете, тем горше мне становилось, и одновременно, описывая невыносимость жизни в храме Успения, я чувствовала себя предательницей по отношению к моим соседям, которые там жили как могли, как могли радовались, пили водку, плодили детей и не рыдали по кабинетами.

Мне стало противно просить, и я заплакала.

Дюмаев мне сочувствовал, рассказал, что у него было голодное детство и что он смог позволить себе второго ребенка через десять лет после первого (а какого-этого ты рожаешь, если тебе жить негде, вот что завуалированно звучало для меня в его рассказе о себе), но никакой квартиры не обещал, клялся что у него её нет.

С одной стороны, он как бы кожей чувствовал мое неприятие его благополучия и скрытую ненависть обделенного к преуспевающему, спрятанную за крокодиловыми слезами моей жалости к самой себе, а с другой, - Дюмаев с любопытством, даже останавливаясь в рассказе, делая неожиданные паузы в речи, наблюдал, как я выйду из положения, рыдая без носового платка.

Возможно, он колебался, не предложить ли мне свой, но не предложил.

Я осторожно вытирала слезы ладонью и старалась незаметно одновременно промокнуть нос, а сама при этом думала:

"Задрать бы сейчас подол и высморкаться в него, вот была бы картинка, квартиры всё равно не видать, так хоть развлекусь". Но не решилась, да и подол у меня был шерстяной, а подкладка синтетическая, неудобно сморкаться.

На третий раз моего паломничества к Дюмаеву, он стал говорить какие-то неопределенные слова, что вырисовывается какая-то трехкомнатная квартира, и отправил меня к Васютину, а как только я увидела рыскающие по сторонам глаза Васютина, изгнанного, как мне потом насплетничали, из горсовета за недоказанные подозрения в мздоимстве, я поняла, что никакой квартиры мне не видать, и решила ждать очереди, тем более, что мы нашли квартиру в Долгопрудном и стали жить в относительном благополучии.

Все это происходило в 74-ом году, а квартиру я получила в 79-ом. Дом, в который я въехала, было запланировано сдать в 75-ом году, а сдали с опозданием на четыре года. Сделали нулевой цикл и заморозили строительство, и возобновили только где-то в конце 78-ого года. Воровство при отделочных работах было такое, что стали сдавать дом по подъездам, а то получалось, что пока второй подъезд делали, первый обдирали. Уносили двери, рамы, унитазы.

Мне выделили квартиру в первом подъезде, но я поменяла её на точно такую же в шестом, с балконом на юг, написав заявление в горсовет, что мои дети часто болеют и нуждаются в более теплой квартире. Справку о частых болезнях детей доктор Нараган выдала мне без звука.

После того, как мне предоставили квартиру в институте, Долгопрудненский горсовет не утверждал её за нами, так как после выезда у мамы оставалась на двоих двухкомнатная квартира, это было много, и требовали, чтобы они переехали в однокомнатную. Тогда мама поступила просто.

У нее были к тому времени знакомства в поселке, и она пошла в жилуправление, и заведующая позволила ей разделить счет так: мы с бабушкой в одной комнате, а мама одна в другой. Мотивировка раздела была такая: мы всё не платим за квартиру, вот она, как ответственный квартиросъемщик, и поделила лицевой счет.

Таким образом, после нашего отъезда оставалась одна бабушка в одной комнате, а это допускалась.

В общем, и тут пришлось ловчить, прежде чем удалось получить бесплатное жилье, прозванное мамой голубятней.

Через полгода после нашего отъезда мама соединила счет.

Описание наших мытарств заняло полстраницы и охватило восемь лет жизни.

Когда я начинала работать в НИОПиКе, Толкачев советовал и Алешке устроиться там, - когда работали вдвоем, то легче было получить квартиру, но Алексей не пошел, и впоследствии я рада была этому, наблюдая, как губила мужское население НИОПиКа возможность неограниченно пить казенный спирт.

Теперь у нас была квартира, и все эти истории длительных унижений остались позади.

Мы переехали вторые в подъезде, занята была лишь четырехкомнатная квартира рядом с нами. Воду подключили через день или два после нашего переезда, газ через месяц, а лифт, чуть ли не к Новому году.

На другой день, в субботу, после новоселья, мы собрались съездить в хозяйственный магазин у станции, купить вешалки в прихожую, не на что было повесить пальто.

Оставив детей с бабушкой, мы с Алешкой, я веселая и бодрая, а он слегка усталый после вчерашнего перебора, но тоже веселый, потопали на автобусную остановку. Первые десять минут болтали, обсуждали планы расстановки мебели, покупки необходимых вещей. Вторые десять минут, я устало перебирала ногами на месте, с тревогой оглядывая нараставшую толпу, еще через десять минут я ожесточенно принялась ругать мужа за то, что мое предложение прогуляться пешком, он отверг: