Комедия убийств. Книга 1

Ноги не чувствовали пола, Ирина, казалось, могла порхать, поднимаясь к отодвинувшемуся далеко вверх потолку, летать, купаясь в чудесных ароматах весенних садов. Ей вдруг так захотелось, чтобы кто-нибудь разделил ее счастье, ее веселье, ее праздник, которого оказалось так много, что надо было непременно сделать счастливыми всех. Ей захотелось устроить шоу. Последнее слово, промелькнув в мозгу, позабавило юную (так и не иначе!) вакханку.

«Черт возьми, именно шоу!.. Что? Нельзя поминать черта, а то придет?.. Пусть приходит, как говорится, добро пожаловать в мой кошмар! Черт! Черт? Черт пусть приходит. Черт! Черт! Черт!»

Ирина засмеялась и закружилась в танце.

«Это что еще за труп отца Гамлета тут лежит? — спросила она себя, так как спрашивать больше было просто некого. Ринэна исчезла, вообще все вокруг сделалось совершенно другим. Остался только больной или просто ленивый мужик-засоня, уютно почивавший под шкурами. — О черт, почему отца Гамлета там же тень была? Ну и что? Ишь ты, ноги повысо-вывал!»

Она решительно сбросила с лежавшего шкуры. Под ними оказался совершенно голый, обросший длинными темными спутанными волосами и густой рыжеватой бородой мужчина лет тридцати пяти — сорока, очень худой и мускулистый с ввалившимися щеками. Живот его, начисто лишенный жировой прослойки, чуть подрагивал в такт слабому дыханию.

«Ого! — удовлетворенно кивнула Ирина, скосив вороватые глаза чуть ниже, на бедра неподвижного человека. — А ты впечатляешь… Эй! Может, пора вставать? — Незнакомец даже не открыл глаз, а Ирина продолжала: — Эй, ты… Как тебя зовут?»

«Разве важно, как его зовут? — услышала она у себя в голове насмешливый голос. — Тебе нужно согреть его дыханием, а потом принять в свою душу… Но если хочешь, придумай сама, как называть этого человека. У того, кто ходил путями духов, много имен, ты можешь дать еще одно».

И Ирина сделала так, как велела Ринэна. Она опустилась на колени, взяла его в ладони, согрела дыханием, а потом приняла в себя. Теперь она и сама уже не помнила, в какой момент забыла свое имя и стала Етгэвыт.

XXVII

Домой Богданов попал довольно поздно, изрядно нагрузившись, — Мишаня отвез, спасибо доброй душе. Ромка так натрескался, что пускать его за руль становилось опасно, и водитель сумел уговорить шефа прилечь на заднем сиденье. Сердечно поблагодарив шофера, примерно их с Козловым ровесника, приехавшего с Украины и жившего у дальних родственников, майор не спеша поднялся по лестнице. Войдя в квартиру, он сразу же по привычке прошел на кухню, поставил чайник — после соленой икры хотелось пить.

Внезапно что-то кольнуло Богданова.

«Здесь кто-то побывал! Да, вот и наследили… Та-ак…»

Валентин рванулся к подоконнику, туда, где лежали папки с его сокровищами. Все оставалось в целости-сохранности. Никто не прикасался к дорогим для него бумагам.

Чайник вскипел, майор машинально выключил газ, закурил «Пегас». Богданов перешел на него уже давно, решив, что он, конечно, хуже, чем любимое «Марльборо», но не в четыре раза. С какого-то момента, наверное, когда стал часто бывать у покойного Стародумцева, сделался Валентин жаден, но по-особенному: становилось жалко ему потратиться на себя. Зачем «Марльборо», когда и «Ява» с «Пегасом» ничего? К чему «Хёльстен», если есть родимое «Жигулевское»?

Майор решил, что спать ему еще рановато, а значит, вполне можно поработать. Тем более что было над чем поразмыслить. «Допрос» Козлова мало чего добавил, но теперь у Валентина имелся кончик ниточки, потянув за который можно было… Кирилл Амброси-мов и Аркадий Ромада — вот два конкретных человека, они, вероятно, смогут прояснить фамилию загадочного Игоря Владимировича и установить, что за книжку зажал у человека из вестибюля Игнифериус? Последнее почему-то волновало…

От грохота взрыва зазвенели стекла в окне. Полумрак кухни окрасился ярким сиянием. Валентин чуть было не упал со стула, инстинктивно хватая «американскую» папку.

«Господи, — подумал он, — неужели для меня нет ничего важнее этих бумажек? А как же Вера и дети?»

Он постарался не думать об этом, все-таки жена, с тех пор как началась постперестроечная катавасия, стала получать раза в два больше его. К тому же родители… Валентин был далек от того, чтобы представить своих Наденьку и Максика оборванными, бредущими по дороге с ввалившимися от голода щеками и взывавшими: «Папа, папа, почему ты нас бросил?» Конечно, майор скучал по детям, особенно по Максиму, но… остановиться на пути своем не мог.

Отгремел за окнами салют (кому и чему салютовали посреди марта месяца возбужденные приближавшейся некалендарной весной трудящиеся, майор, лихорадочно перебрав в уме все памятные даты, понять не смог).

«Может, у какого-нибудь «нового русского» любимая собака ощенилась?» — со злостью подумал Валентин.

Во внезапно наступившей гулкой тишине Богданов услышал доносившийся из комнаты шорох. Животных Валентин не держал (тараканы не в счет), слабонервно-стью не отличался. Он поспешил в комнату, чтобы немедленно разобраться с «врагами народа», засевшими там. Твердой рукой надавив на клавишу выключателя, Валентин замер в изумлении, едва перешагнув порог.

— Ни с-с-себе хрена! — воскликнул он и потер глаза. — Фрр-р!..

«Надо меньше пить, пить надо меньше», — вспомнилась Валентину известная аксиома.

Вместе с тем хотелось Богданову того или нет, но… посредине комнаты на раздвинутом полированном столе стоял… гроб. Валентину бросился в глаза кусок столешницы — блиставший полировкой угол. Сам по себе гроб произвел на майора, казалось, меньше впечатления, чем край ничем не примечательного стола.

Тем не менее и гроб тоже заслуживал внимания, так как лежавший, или лежавшая, или даже лежавшее в нем шевелилось. Не испытывая никаких приятных предчувствий, Богданов сделал шаг к гробу, чтобы убедиться — в нем находится… очень небольшой крокодил. Вероятно, тварь пребывала еще в довольно нежном возрасте. Валентин, никогда не ощущавший себя докой в зоологии, решил, что осторожность не помешает. Он отступил и вернулся, пожалуй, чересчур хорошо вооруженным для общения с чадом, пусть и крокодильим. В левой руке у Валентина был взведенный и готовый к стрельбе ТТ, а в правой — топор.

Однако беспокоился Богданов, похоже, напрасно. Тварь не спешила проявлять враждебность. Палить из пистолета в мирно отдыхавшую рептилию показалось Богданову некоторым перебором. Рубить топором? Тоже перебор — крови многовато.

Валентин нашел выход — он решил позвонить Проценту, который с трудом воспринимал реальность.

— Ты чего, Богдан? Долбанулся? Какая на хрен крокодила?.. Он тебя не трогает, и ты его не… Постой… — Пусть не сразу, но все же смысл слов товарища начал доходить до Козлова. — Ты… елки-палки! Я те не сказал, что ли?

Если бы Богданов всю жизнь прослужил артиллеристом, проработал бы шахтером или летчиком-космонавтом, он, возможно, и не заметил бы фальши в словах Процента. Однако Валентин мог поклясться, что тот врал, говоря следующее:

— Елки… старик, ну, меня попросили, то есть, это, Лерка… да не Валерия, а Валерий, — зашептал он в трубху, кажется, уже совсем протрезвев. — У него жена — ну, все наоборот, — ты же меня понимаешь? Она, то есть он… сказал, чтобы ноги этой твари, то есть… лапы… я сам земноводных не люб…