Комик

– Посмотрите, как у него руки дрожат, должно быть, он пьян, - заметил Мишель.

– Какой он странный, неприятно даже видеть: что он - лакей, что ли, чей-нибудь?
– спросила его Дарья Ивановна.

– Должно быть, побочный сын Мельпомены.

– Перестанете ли вы меня смешить! Я, право, уеду.

– Бога ради, не погубите меня... Я не буду, честное слово, не буду, отвечал молодой человек и закурил папиросу.

Комик подошел к столу и сел.

– Не любите ли вы пить воду с сахаром при чтении?
– спросил хозяин.

– Нет-с, ничего; я и так прочту, - отвечал тот.

– Ему бы стакан водки для смелости закатить, - проговорил тихонько судья Юлию Карлычу.

– Ай, сохрани господи! Он нас всех приколотит, - отвечал тот.

– И хорошо бы сделал, чтобы глупостями-то не занимались.

Комик наконец начал чтение, по назначению Аполлоса Михайлыча, с того явления, где невеста рассуждает с теткою о женихах и потом является сваха. С первого почти его слова Матрена Матвевна фыркнула, Аполлос Михайлыч усмехнулся, Вейсбор закачал головой, Фани с удивлением уставила на Рымова свои глаза; даже Осип Касьяныч заглянул ему в лицо. Смех и любопытство заметно начали овладевать всеми. Вдова, Юлий Карлыч и Фани хохотали уже совершенно, Дилетаев слушал внимательно и по временам улыбался. Судья тоже улыбался. Мишель и Дарья Ивановна перестали говорить между собою. Чтение Рымова было действительно чрезвычайно смешно и натурально: с монологом каждого действующего лица не только менялся его голос, но как будто бы перекраивалось и самое лицо, виделись: и грубоватая физиономия тетки, и сладкое выражение двадцатипятилетней девицы, и, наконец, звонко ораторствовала сваха. С появлением женихов все уже хохотали, и в том месте, где Жевакин рассказывает, как солдаты говорили по-итальянски, Аполлос Михайлыч остановил Рымова.

– Нет, Виктор Павлыч, пощадите, - воскликнул он, отнимая у комика книгу.
– О господи, даже колика сделалась... Матрена Матвевна! Не прикажете ли истерических капель?

– Я не знаю, что такое со мною, - отвечала вдова, - я просто сумасшедшая.

– Как вы находите, Дарья Ивановна?
– отнесся хозяин к молодой даме.

– Tres drole [21] , Аполлос Михайлыч, - отвечала та.

– Живокини [7] не уступит - ужасный урод!
– шепнул ей на ухо Мишель.

21

Очень забавен (франц.).

7

Живокини Василий Игнатьевич (1808-1874) - выдающийся русский актер-комик.

– Я, mon oncle, никогда так не смеялась... Отчего это?
– сказала Фани.

– Это, душа моя, значит высшее искусство смешить. О чем плачете, Юлий Карлыч?

– От смеха, Аполлос Михайлыч, ей-богу, от смеха.

– Вижу, что от смеха, даже наш великий судья, и тот улыбается. Короче сказать: вы, Виктор Павлыч, великий актер.

Все эти похвалы комик слушал потупившись.

– Но вот ведь, господа, в чем главное дело, - начал рассуждать Дилетаев, - что смеялись мы, - это не удивительно: фарс всякой смешон; но, главное, - разнообразие таланта Виктора Павлыча. Он, например, может сыграть все почти лица: и сваху, и невесту, и тетку - это удивительно!.. Что бы вы теперь могли сделать в классической комедии?
– продолжал он, обращаясь к комику.
– Это выше слов: конечно, тут бы смеяться не стали; но зато на изящный-то вкус как бы подействовало, особенно в этих живых пассивных сценах, на которые с умыслом автор рассчитывает.

– Что вы изволите, Аполлос Михайлыч, разуметь под классической комедией?
– спросил скромно комик.

– Как что такое я разумею под именем классической комедии?
– возразил хозяин.
– Я разумею под этим именем все классические комедии, которые написаны по правилам искусства.

– Всякая комедия, если она выражает что-нибудь смешное ярко и естественно, - классическая комедия, - возразил скромно комик.

– Ах, нет: это совершенно ложная мысль!
– перебил хозяин.
– Смешного много написано: смешон водевиль, смешон фарс, но это не то... классическая комедия пишется по строгим и особенным правилам.

– Какие же особенные правила, mon oncle? Теперь в Петербурге даются водевили, которые гораздо лучше всех ваших классических комедий, - вмешался в разговор Мишель.

– Ну, mon cher [22] , ты еще не можешь судить об этом; то, что я хочу сказать, ты не совсем и поймешь.

– Да почему же вы одни только можете понимать?
– возразил племянник.

– Молчи, пожалуйста! Твое дело галстуки повязывать да воротнички выставлять - и только. Я заговорил об особых правилах классического искусства; известны ли они вам, Виктор Павлыч?

22

мой дорогой (франц.).

– Когда-то учил-с, но теперь уж совсем забыл.

– Ну, поэтому слегка их припомню вам; я сам тоже давно учил, но как-то врезалось в память. Первое правило - единство содержания; второе, да... второе, я полагаю, то, чтобы пиеса была написана стихами - это необходимо для классицизма; и, наконец, третье, уж совершенно как-то не помню, кажется, чтобы все кончилось благополучно... например, свадьбою или чем-нибудь другим; но я, с своей стороны, кладу еще четвертое условие для того, чтобы комедия действовала на вкус людей образованных: надобно, чтобы она взята была из образованного класса; а то помилуйте! Что такое нынче пишут? На сцене фигурируют пьяные мужики, хохлы, лакеи, какие-то уроды-помещики. Такая сволочь, что не глядел бы, да и в натуре их совсем нет. Возьмите вы комедии Шаховского [8]– букет изящного, ароматом пахнет... Я очень бы желал, Виктор Павлыч, чтобы вы прочитали мою комедию; конечно, это не ваш род, но все-таки полагаю, что вы бы произнесли ее верно и с артистическим одушевлением.

8

Шаховской Александр Александрович (1777-1846) - драматург и режиссер.

Комик, прислушивавшийся сначала к рассуждениям Аполлоса Михайлыча с какою-то горькою улыбкою, под конец ничего уж не слыхал и все посматривал на закрытую книжку "Женитьбы". Ему, кажется, очень хотелось еще почитать ее.

– Прочитайте-ка, Виктор Павлыч, мою комедию, - повторил хозяин.

– Чего-с?
– отозвался комик.

– Мою комедию продекламируйте.

Рымов немного смешался.

– Я не умею читать белых стихов, - проговорил он.

– Жаль, очень жаль, - начал хозяин, - неимоверно жаль, что вы не получили строгого сценического воспитания! Вы бы были великий художник: природа ваша бесценна; но в настоящее время для вас существует только известный род пиес, комедии райка; конечно, и в них много смешного, но уж чрезвычайно вульгарно. Высший класс тоже смеется; но смеяться ведь можно всему: мы смеемся, например, когда пьяный мужик пляшет под балалайку, но все-таки в этом нет истинного комизма. Так ли я, господа, говорю?
– отнесся Аполлос Михайлыч к мужчинам.
– Что вы, mesdames [23] , скажете?
– прибавил он, обращаясь к дамам.
– Виктор Павлыч, я замечаю, не совсем соглашается с моими мнениями.

23

сударыни (франц.).

– Мы, дамы, должны соглашаться с вами, вы профессор наш, мы все считаем вас нашим профессором, - подхватила Матрена Матвевна.

Из мужчин судья только поднял брови и молчал; Мишель сделал гримасу и что-то шепнул на ухо Дарье Ивановне, которая ударила его по руке перчаткой и опять зажала рот платком.

– Я согласен с Матреной Матвевной, - произнес Юлий Карлыч.
– Вы очень много читали, Аполлос Михайлыч, да и от природы имеете большое соображение.

– И, таким образом, стало быть, один Виктор Павлыч не согласен.

– Я ничего, Аполлос Михайлыч...
– начал было Рымов.

– Ну, однако, как там в сердце, в уме-то своем не убеждены, что я прав?
– перебил хозяин.

– Я ничего-с, только насчет райка... он иногда очень правильно судит.

– Вы думаете?..

– Да-с, Мольер обыкновенно читал свои комедии кухарке, и если она смеялась, он был доволен.

Аполлос Михайлыч покачал головою.

– Во-первых, это анекдот, а во-вторых, что такое Мольер? "Классик! Классик!" - кричат французы, но и только!.. Немцы и англичане не хотят и смотреть Мольера; я, с своей стороны, тоже не признаю его классиком... А!.. Никон Семеныч, великий трагик! Вас только и недоставало, - опоздали, mon cher! И лишили себя удовольствия прослушать большую часть нашего спектакля.

Но Никону Семенычу было не до кого и не до чего: он приехал в очень тревожном состоянии духа; волосы его были растрепаны, руки и даже лицо перепачканы в чернилах.

– Я приехал читать, - проговорил он, не кланяясь почти ни с кем.

– Да, теперь очередь за вами, - ответил хозяин, подмигнув судье и Юлию Карлычу, отчего последний потупился.

– Я много переделал и прибавил, - начал Никон Семеныч, садясь.
– Могу?
– спросил он.

– Сделайте милость, - сказал хозяин.