Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Пушкин был большим поклонником поэзии Мицкевича. В октябре 1833 г., в Болдине, он создал одно из своих немногих написанных анапестом стихотворений «Будрыс и его сыновья» — прекрасно звучащий, но безнадежно неточный перевод баллады Мицкевича «Три Будрыса».

[XVI]

Прекрасны вы, брега Тавриды; Когда вас видишь с корабля При свете утренней Киприды,  ⁴ Как вас впервой увидел я; Вы мне предстали в блеске брачном: На небе синем и прозрачном Сияли груды ваших гор,  ⁸ Долин, деревьев, сёл узор Разостлан был передо мною. А там, меж хижинок татар… Какой во мне проснулся жар! ¹² Какой волшебною тоскою Стеснялась пламенная грудь! Но, Муза! прошлое забудь.

[XVII–XIX]

В этих строфах восхитительно и кратко представлены модные литературные стили. Иллюстрируются две разновидности романтизма

Как я заметил в другом месте (см. коммент. к главе Шестой, XXIII, 2), романтический стиль в его общем виде восходит к вымышленной Аркадии итальянских и испанских любовно-приключенческих романов. С их расположенных в долинах лугов смятенные, теряющие рассудок влюбленные — несчастные рыцари и молодые ученые — обычно бегут в горы и предаются там любовному безумию. Облака набегали на луну и ручьи журчали в пасторальной поэзии столь же аллегорично, сколь облака и родник — над и под могилой Ленского три века спустя. В восемнадцатом веке швейцарские и шотландские проводники показали выбившемуся из сил поэту водопад и печальные хвойные деревья. Оттуда легко было добраться до безлюдного байронического пейзажа — наверх к валунам над лесистой полосой или вниз к морским скалам, где шумел прибой. В целом эта разновидность романтизма тесно связана с патологической неприязнью Века Разума к конкретной «непоэтической» подробности и его страстью к общему понятию. В этом смысле «романтизм» Байрона логически продолжает «классицизм». Смутное понятие стало еще более смутным, и освещенные лунным светом развалины остались такими же прекрасными и туманными, как и «страсти», порожденные инцестом и античными пьесами. Как я уже заметил, лишь в нескольких стилизованных изображениях зимнего пейзажа Пушкин действительно переключился (в окончательном тексте) с обобщенного аркадского вида на конкретное изображение. В описаниях природы его симпатии были всегда на стороне восемнадцатого века. Строфа XVIII — критическое воплощение второй, «конкретной», фазы романтизма, его интереса к «обычным» подробностям и «реалистическим» мелочам, совершенно лишенным того естественного поэтического оттенка, который свойствен словам «океан» или «соловей». Именно в связи с этим новым стилем романтики заново открывают фламандских мастеров и елизаветинских драматургов.

И, наконец, следует заметить, в этих строфах Пушкин говорит о современных литературных течениях — в переходе от «поэтического» восточного фонтана к «непоэтичному» утиному пруду как аллегории собственной жизни. Можно также увидеть некоторую аналогию между намеченной им здесь эволюцией и тем, что он пишет о Ленском в строфах XXXVI и XXXIX в главе Шестой.

[XVII]

Какие б чувства ни таились Тогда во мне — теперь их нет: Они прошли иль изменились…  ⁴ Мир вам, тревоги прошлых лет! В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал,  ⁸ И гордой девы идеал, И безыменные страданья… Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны ¹² Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Воды я много подмешал.

[XVIII]

Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины,  ⁴ Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи — Да пруд под сенью ив густых,  ⁸ Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. ¹² Мой идеал теперь — хозяйка, Мои желания — покой, Да щей горшок, да сам большой.

²косогор.Русское слово, подразумевающее двойной наклон: скат холма и скос дороги (или какого-нибудь другого участка земли), по диагонали спускающейся с него.

⁶ Слово гумноозначает «сарай» или «амбар», в которых есть площадка для молотьбы и место для хранения зерна.

¹²покой.См. коммент. к строке 20 «Письма Онегина».

¹⁴щей [род. пад.; «щи», им. пад.] — суп из капусты. В этой строке Пушкин использует русскую пословицу, означающую: «Моя пища проста, но я сам себе хозяин».

[XIX]

Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор… Тьфу! прозаические бредни,  ⁴ Фламандской школы пестрый сор! Таков ли был я, расцветая? Скажи, Фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум  ⁸ Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал Средь пышных, опустелых зал… ¹² Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне.

^5–11См. «Бахчисарайский фонтан» (поэму в 578 строк, написанную ямбическим тетраметром, свободно рифмованную, созданную в 1822 г. в Кишиневе и опубликованную в 1824 г. в Москве со статьей Вяземского в качестве предисловия), особенно строки 505–59 — о посещении Пушкиным бывшего ханского «Дворца в саду», где в строках 533–38 дается ответ «Путешествию», XIX, 7–10, при этом обыгрывается та же рифма «шум» и «ум».

Намеренно «прозаическое» описание фонтана добавлено Пушкиным в примечании к поэме; что сопоставимо с «бреднями, сором» «Путешествия», XIX, 1–4.

[XX]

Я жил тогда в Одессе пыльной… Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный  ⁴ Свои подъемлет паруса; Там все Европой дышит, веет, Все блещет Югом и пестреет Разнообразностью живой.  ⁸ Язык Италии златой Звучит по улице веселой, Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, ¹² И грек, и молдаван тяжелый, И сын египетской земли, Корсар в отставке, Морали.

¹Нам не показано, как Онегин реально участвует в веселой итальянизированной жизни Одессы (XX—XXIX). Видно, как не он, а наш другой герой, Пушкин, наслаждается ею в этих десяти строфах, перекликающихся изображением особенностей южной жизни с театральными, эротическими и гастрономическими восторгами жизни петербургской, описанной в главе Первой.

В главе Первой Пушкин сочетал петербургские воспоминания с обстоятельствами своей жизни в Одессе, которые он в то время описывал (осень, 1823 г.). Мы мельком видим (глава Первая, L), как он бродит над морем и жаждет увидеть корабль, который перенес бы его из России в Африку, в обратном порядке повторив путь его предка. Эти строфы «Путешествия» писались в вынужденном уединении Михайловского в начале 1825 г. Одесса 1823–24 гг., в те дни не более чем ностальгическое убежище, ныне, в 1825 г., вспоминается с таким же наслаждением, как и Петербург с его удовольствиями. И образ «Италии златой» в главе Первой, XLIX, сокращается теперь до воспоминаний о мелодичной итальянской речи на улицах Одессы.

²Там долго ясны небеса.Сжатие до четырехстопника александрийских стихов Туманского — второй строки его стихотворения «Одесса» (цитируется в моем коммент. к строфе XXI, 1–9).

[XXI]

Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами  ⁴ В то время на нее взирал. Приехав он прямым поэтом, Пошел бродить с своим лорнетом Один над морем — и потом  ⁸ Очаровательным пером Сады одесские прославил. Всё хорошо, но дело в том, Что степь нагая там кругом; ¹² Кой-где недавний труд заставил Младые ветви в знойный день Давать насильственную тень.

^1–9Одессу звучными стихами / Наш друг Туманский описал... Туманский, второстепенный поэт — коллега Пушкина по службе в канцелярии графа Воронцова — в 1824 г. посвятил Одессе следующие тяжеловесные ямбические шестистопники:

В стране, прославленной молвою бранных дней, Где долго небеса отрада для очей, Где тополы шумят, синеют грозно воды, — Сын хлада изумлен сиянием природы. Под легкой сению вечерних облаков Здесь упоительно дыхание садов…